Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Лесков заговорил о другом.

— Когда же мы кончим эти прогулки по улицам? — воскликнул он со смехом. — Честное слово, мы всю нашу жизнь растеряем на тротуарах. Завтра я устрою скандал в жилищном управлении, не постесняюсь!

— Устрой, устрой скандал! — шептала Надя, прижимаясь к нему. — Не стесняйся! А когда нам дадут комнату и мы заживем, как все, я признаюсь тебе, что это было лучшее время в моей жизни — наши прогулки в пургу и мороз. Но только тогда признаюсь, в нашей комнате, раньше не проси!

— И не надо раньше признаваться! — отозвался он. — А то у меня зла не хватит на скандал в жилищном управлении.

Потом они заговорили о Юлии. О чем бы теперь ни размышлял Лесков, он возвращался к этому: что с Юлией?

Тревога томила его, он не мог ее скрыть. От Павлова пришла успокоительная телеграмма: Юлия лежит, ничего нового нет. Долго ли будет она еще лежать, чем это кончится?

— Знаешь, — сказала Надя, — меня удивляет и трогает твоя любовь к Юлии. У тебя даже лицо меняется, когда ты заговариваешь о ней.

Лесков задумчиво ответил:

— Я раньше и не представлял, что так люблю ее. Я часто думаю о прошлом и вижу, что вел себя эгоистично, неблагодарно, во всяком случае. Юлия отдала всю свою жизнь мне, а я считал, что это естественно, иначе и быть не может. Я даже временами злился на нее за излишнюю заботу, старался избавиться от ее опеки, хотя и шагу не мог ступить без нее. А сейчас мне бесконечно не хватает Юлии, она мне просто необходима, даже ты не можешь заменить ее. Ты не сердишься?

— Ну, что ты! — воскликнула Надя. — Я понимаю тебя.

Лескову казалось, что причиной этой внезапно нахлынувшей любви к сестре было ее тяжелое состояние. Он еще не знал, что сам изменился: стал мягче и человечней, глубже и серьезней.

Казалось, все дни были заполнены одним чувством. Лесков много и напряженно работал: нужно было готовить материал к предстоящей поездке в Москву. Но когда позже он вспоминал эти дни, он помнил только, что думал о Юлии. Она была далеко, в Ленинграде, была прикована к постели, но еще никогда она не была так близко от него: протяни руку — и погладишь ее волосы, скажи слово — и услышишь ответ. «Говорят, так думают об умирающем, — с тревогой размышлял Лесков. — Нет, это невозможно, нет, все будет хорошо!»

Новое чувство теперь примешивалось к его любви к сестре — гордость за нее. Он-то знал, как тверда и бесстрашна Юлия, теперь все это знают — только она могла решиться на такой режим, только ей доступно выдержать его до конца. «Юлька, Юлька! — горячо думал Лесков. — Я верю в тебя, ты такая, ты все перенесешь! Все будет хорошо, слышишь меня?»

Он повторял эти слова, как заклинание, непроизвольно бормотал их вслух, растроганный, он верил в них.

За первой телеграммой от Павлова пришла вторая, такая же: Юлия лежит дома, нового нет. Затем прошло несколько дней без вестей и примчалась срочная телеграмма: «Немедленно приезжай, — требовал Павлов, — С Юлией плохо. Хочет тебя видеть».

Глаза Лескова еще бегали по телеграмме, а рука срывала телефонную трубку — вызвать Кабакова.

— Нужно, конечно, ехать, — решил директор комбината. — Бери отпуск на десять дней. Сейчас позвоню, чтоб в самолет посадили вне очереди. Оттуда сообщи, как сестра. И не забывай о нашей совместной командировке.

— Не забуду, — уверил его Лесков! — Меня пока заменит Закатов. Он в курсе всех дел и подготовит нужные для нас материалы.

После этого Лесков позвонил Наде.

— Я помогу тебе, — вызвалась Надя. — Через полчаса сдам смену и немедленно приеду. И на аэродром провожу.

Он ждал ее в такси, чемодан уже лежал в багажнике. Он ехал на аэродром молчаливый и подавленный, Надя тоже молчала: слова сейчас были не нужны. Только прощаясь, она горячо сказала:

— Поцелуй Юлию за меня! Крепко поцелуй, очень крепко! И каждый день телеграфируй!

— Поцелую, — сказал он грустно. — Буду телеграфировать.

Через день утром он стучался в дверь своей старой квартиры. Никто не ответил. Тогда он застучал к соседям, сразу ко всем. На лестничную площадку вышли соседки и наперебой стали поздравлять его с приездом. Он оборвал их вопросом: «Ради бога, что с Юлией?» И по тому, как сразу все стали серьезными и никто не обиделся на его грубость, он понял, что Юлии лучше не стало.

— В больнице Юлия Яковлевна, — сказали соседки. — Нехорошо с Юлией Яковлевной.

Он оставил свой чемодан у одной из соседок и помчался в больницу. И здесь все внешние признаки были недобрыми: ему сразу выдали халат, сразу пустили наверх, вежливо просили обождать в приемном покое. В этой больнице, как, впрочем, и во многих других, посетителей, словно вредную, но неизбежную помеху, кое-как терпели только в официальные часы приема. Хорошее отношение проявлялось лишь к родственникам умирающих: смерть требовала вежливости и чуткости. Лесков присел на покрытую клеенкой скамейку, с отвращением втягивал в себя воздух — в нем плыли какие-то специфические запахи, они напоминали о том, что кругом страдают люди, заранее заставляя страдать тех, кто еще не болел. Потом в дверь быстро вошел Павлов, и Лесков, вскрикнув, пошел к нему навстречу. Он был подготовлен к известию, что Юлия уже умерла, но не к тому, чтобы увидеть такое лицо Павлова. Павлов был страшен, это был совсем другой человек. Встреться они на улице, Лесков прошел бы мимо, не узнав. Лескову казалось, что на исхудавшем и постаревшем лице Павлова не осталось ничего, кроме нестерпимо сиявших глаз. Оба они, обняв друг друга, долгую минуту стояли молча. Павлов, вздрагивал от беззвучных рыданий.

— Ты скажи одно: жива она? — спросил Лесков, хватая Павлова за плечи и отводя от себя.

— Жива, жива! — ответил Павлов, вытирая слезы, — Еще жива… Скоро выйдет Семен Осипович, он скажет, сколько ей осталось жить.

— Можно к ней? — спросил Лесков. — К кому надо обратиться, чтоб немедленно увидеть ее?

— К ней нельзя, — сказал Павлов. — Меня тоже не пускают. Надо ждать.

— Тогда сядем, Николай. И расскажи мне все, что вы утаивали эти месяцы.

— Это Юлия утаивала, — ответил Павлов. — Она жалела тебя, Саня, не хотела беспокоить.

Он рассказал то же, что Лесков слышал уже от Пустыхина. В последние недели Юлии было лучше, она уже повеселела. А потом наступила развязка. Позавчера ее отвезли в больницу, роды продолжаются уже третий день. Она так слаба, что у нее нет сил на потуги, а ребенок крупный. Она тает на глазах. Семен Осипович прямо сказал, что долго таких мук Юлия — не выдержит. Около ее постели дежурят врачи, был снова консилиум, сейчас тоже проходит, только как он может помочь?

— Я хочу видеть ее, — проговорил Лесков с тоской, — хочу видеть ее!

Из палаты вышел крупный мужчина с мускулами боксера и красным живым лицом. Это был знаменитый в городе Семен Осипович Бурчис, гинеколог. Рассказывали удивительные истории о его смелости и врачебном искусстве. Сейчас он почтительно склонялся перед старухой огромного роста с пронзительными глазами и уродливым лицом. Сзади них шел изящный невысокий мужчина в золотом пенсне.