Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Но чем полнее Пустыхин знакомился с положением в Черном Бору, тем становился спокойнее. Нигде не было и следа осуществления обширной программы, на которой настаивал Лесков. На медеплавильном заводе налаживалась стандартная, давно освоенная в других местах автоматика, на обогатительной фабрике возились с одним маловажным технологическим переделом, на остальных предприятиях дремала старина. Шуму было много: как и везде теперь, в Черном Бору шумели об автоматизации, но Пустыхин привык больше присматриваться, чем прислушиваться, грохот литавр и барабанов его не оглушал. Смотреть было не на что. Одного проницательного взгляда во время обхода обогатительной фабрики оказалось для Пустыхина довольно, чтобы уяснить истинное положение вещей. Вместе с Пустыхиным шагал по площадке классификаторов Лубянский; начальник цеха деятельно наводил тень на плетень, густо все покрывал лаком. Пустыхин кивал головой, посмеивался, речи Лубянского были напрасны: новая техника в этом цехе являлась не рывком вперед, а провалом — это было для Пустыхина азбучно ясно. Противник его на бумаге, на чертеже заносился в облака, а на грешной земле, около действующих машин, оказался в нетях.

Пустыхин понял, что откладывать дальше неизбежную беседу с Лесковым уже не следует.

Скоро представился и повод для такой беседы. Они встретились в коридоре местного проектного отдела, куда Лесков пришел уточнить какие-то исправления в чертежах.

Пустыхин потащил Лескова в укромное местечко, к окну.

— Ну-с, былинный Аника-воин! — заговорил он. — Не пора ли нам подвести некоторые итоги? Смотрел я вашу автоматику. Вроде не то получилось, о чем вы распространялись всего полгода назад!

Не то, — согласился Лесков. — То и не должно было получиться.

— Это еще почему? — изумился Пустыхин. — У вас что, две автоматики? Маленькая, когда я сам ее внедряю, и большая, когда предписываю внедрять ее другим? Вообще-то удобно, слов можно говорить много, а делают пусть другие. Я, между прочим, не знал, что и автоматика является одной из отраслей психотехники.

На эту насмешку Лесков ответил:

— Нет, автоматика одна. Но производства разные. Одно — еще не существующее, проектируемо, для него можно свободно выбирать все лучшее в технике. А другое существует, к нему надо приспосабливаться. Это мы и делаем.

В быстрых глазах Пустыхина вспыхнула издевка.

— Да, я наблюдал, как вы приспосабливаетесь. Из помощника технологии ваша автоматика превратилась в ее деспота. Все работает только ради того, чтоб регуляторы могли спокойно качать воду. Неужели вы сами не видите, что маленькая ваша сегодняшняя автоматика давит и опутывает фабрику, как цепь? Неужели, вы не понимаете, что она существует лишь потому, что строжайше запрещено работать лучше, чем предписано, — сегодня то же, что вчера, завтра то же, что сегодня! Если это — развитие, то что вы называете деградацией?

Лесков стал возражать. Их автоматика — еще ребенок, без пеленок ей нельзя. Вот ее и спеленали потуже. Но от того, что ребенок не умеет ходить и бегать, как взрослый, никто не называет его деградирующим — так, с пустячка, с беспомощности начинается всякое развитие. Подождите, этот спеленатый ребенок еще побьет рекорды скорости!

И тут Пустыхин нанес свой главный удар.

—. Ну, хорошо, допустим, ребенок, а не инвалид, каким он мне кажется. Но ведь ребенок этот не вами создан, это ведь все стандартные, только слегка вами подправленные регуляторы. И вы с ними мучаетесь, всю фабрику лихорадит оттого, что на одном маленьком участке ей привита автоматика. Так что бы произошло с тем заводом, который мы с вами недавно проектировали? Вы там всюду насовывали экспериментальные, еще нигде не испробованные модели, требовали разработки новых механизмов специально для нашего завода. И вот я спрашиваю: если тут вы мучаетесь, то какой бы кошмар вы устроили там? Сколько бы лет мы потеряли на освоении? Сколько миллионов бы все это стоило?

Но если Пустыхин был не прежним, то Лесков набрался опытности. Он слушал Пустыхина с улыбкой, хотя у него не было ответа на пустыхинские жестокие вопросы. Пока тот говорил, Лесков вспоминал еще более жестокое: «Прекратите кошмар автоматики!» Что ж, он вынес тогда Надино осуждение, насмешки Пустыхина вынести легче.

Он ответил Пустыхину с вежливой рассудительностью: — Во многом вы правы, Петр Фаддеевич, я признал это раньше, признаю и теперь. Мне кажется, однако, вы не понимаете сути моей теперешней работы, как не понимали моих прежних требований.

Пустыхин предложил с задором:

— А вы растолкуйте, может, и пойму. Уверяю вас, я не такой уж тупица.

Лесков сказал холодно:

— Тогда, в проектной конторе, я требовал радикального технического скачка…

— Вот именно! Немедленной революции в технике, — на меньшее вы не были согласны. Но ведь она была неосуществима.

— Возможно. Я зарывался, и меня побили. Но требовать я должен был.

— Не понимаю все же, дорогой Александр Яковлевич…

— Сейчас поймете. Впрочем, я уже разъяснил это. Проектировщик создает совершенно новое предприятие. Надо добиваться, чтоб оно действительно было ново. Это — творчество, а творчество без полета немыслимо.

— Понятно, — сказал Пустыхин насмешливо. — А если сейчас вы нового производства не создаете, то творчества у вас нет, а одно ремесло, и нельзя от вас требовать полета. Прекрасное рассуждение, им можно любое крохоборство оправдать и облагородить!

— Вы приписываете мне свои собственные рассуждения, — спокойно возразил Лесков. — Дайте мне высказаться, и вы увидите, что дело не так просто.

— Александр Яковлевич, я уже полчаса только и прошу вас высказаться!

— Моя теперешняя работа — мелочь, спорить не буду. Но эта мелочь несет в себе революцию не меньше той, которой я требовал в чертежах проекта.

Пустыхин удивился:

— Революцию? В производстве? Побойтесь самого себя, если бога не боитесь! Та же технология, те же машины…

— Души иные, — прервал его Лесков. — Об этой революции я и говорю — о перевороте в отношении людей к производству. Регуляторы мои маловажны, согласен, но они потрясают рабочих. Труд их становится иным, легче и умнее. Они сами поднимаются на новую ступень, это — следствие моей работы. Люди начинают жить автоматикой, большего я пока не могу требовать.

Пустыхин с ироническим уважением покачал головой.

— Однако вы закрутили, не ожидал. От переворотов в технике вдруг скакнули к переворотам в психологии. Мысль, впрочем, здесь есть, надо в ней разобраться.

— Разбирайтесь, не возражаю, — поспешно сказал Лесков, обрадованный тем, что легко выпутался из трудного спора.

Лесков не торопился с разработкой проекта полной автоматизации фабрики. Он помнил о прежних провалах и давал мыслям устояться. Он прикидывал и рассчитывал, принимал и отвергал. Стол его был завален литературой по обогащению.