Валентин Селиванов - Свадебные колокола

И, рассказывая о Яше, Веня вспоминал прошедшую весну, когда залежалый снег в тайге становится мягким, как перина, и по утрам на трассе можно разглядеть волчьи следы, и небо становится удивительно чистым, такого неба нигде нет, как весной в Сибири, а лёд отливает голубизной.

Яша Риловский не курил. Все шутили над ним, что он не настоящий журналист, и он с этим соглашался. Но после его отъезда Веня и Боря Зарян бросили курить. Просто так, бросили, и всё.

Он не умел петь под гитару звонких и грустных песен и не забирался туда, где можно было свернуть себе шею и сломать голову. Голова нужна была ему самому.

Яша дотошно интересовался всякими пустяками, расценками, работой профсоюза, футбольной командой, питанием в столовой, баней и прочей чепухой. Он спал в вагончике Вени и рассказывал ему, что мечтает пройти на яхте от Петропавловска-на-Камчатке до зелёной Калифорнии.

Мальчишки отнеслись к Риловскому недоверчиво, но только лёд растаял быстро. Яша торчал вместе с ними на трассе с утра до темноты, и тоже проклинал дороги, когда дежурная машина возвращалась из тайги в колонну и, дрожа, тряслась на колдобинах.

Перед отъездом он ругался и спорил с Гуревичем до поздней ночи, но о чём — никто не знал. Это так и осталось тайной. Уезжая, Яша сделал всем на память по карточке, глянцевые большие портреты. Карточки были что надо — высший класс. Не зря Риловский получил «лейку» за лучший фоторепортаж.

После его отъезда Гуревич провёл ремонт во всех вагончиках, устроил крестовый поход на клопов и тараканов и купил для красного уголка телевизор, который работал редко, но всё же работал. Может быть, это было простым совпадением событий.

Статья Яши в «Комсомолке» была небольшая, очень серьёзная, как и его очки в тонкой оправе. Он тепло писал об их коллективе, о сорок первой механизированной колонне, прокладывающей первый след.

Эта статья в двести строк, которую Костя Луньков прочитал в воскресном выпуске их радиогазеты, разочаровала Веню. Всё в ней было просто и обычно, как каждый их день. Разочарование прошло само собой. В Первомай, когда вся колонна собралась за одним столом, сколоченным за пару часов под кедрами, Веня предложил выпить за Яшу Риловского, за толкового парня в очках. Тост поддержали единодушно, в том числе и Гуревич, и все пожелали очкарику прокатиться на яхте до зелёной Калифорнии. Исполнилась ли его мечта?

— Адрес его я не знаю, — сказал Веня.

— Мы напишем так — «Комсомольская правда», Риловскому, — ответила Валя, и Веня с ней согласился.

Потом Валентина считала слова в телеграммах, выписывала квитанции, а Веню попросила сходить в больницу и забрать у больного телеграмму.

— Там ты можешь дозвониться в город, — напомнила она ему.

Но Вене совсем не хотелось уходить с почты. Здесь было хорошо. Пахло берёзовым соком и табаком. Валя, наверное, разрешала ребятам курить на почте. Она писала очень быстро тонким и гладким химическим карандашом, а Вене хотелось порвать все квитанции, сломать карандаш, сидеть около неё и смотреть ей в глаза.

Я обязательно её поцелую, подумал Веня. Непременно. Даже если мне придётся просидеть здесь до самой ночи. До города теперь не так далеко.

Веня улыбнулся и сказал девушке:

— Я скоро вернусь.

Больница юного посёлка Роз (такое название после длительных споров придумали химики своему будущему городу, и в этом споре принимала участие Валентина, и она отдала свой голос за розы) находилась рядом с вечерней школой.

Больница занимала весь второй этаж, а поликлиника первый.

Попытка дозвониться в город ни к чему не привела и оказалась напрасной и тщетной — нужно было звонить ночью, но Веня не расстроился.

Поликлиника и больница представляли собой уникальное явление — здесь люди в белых халатах, их было пятеро чудаков, и они все приехали с дипломами врачей из Ленинграда, но не только резали и пичкали таблетками своих пациентов. Все палаты, в которых было по шесть пустых коек, потому что никто не хотел болеть, все коридоры и кабинеты, за исключением операционной, совсем белой, как зимний бородатый Байкал, напоминали собой Эрмитаж под микроскопом.

Это был аквариум искусства.

Пять чудаков в белых халатах собрали в своём медицинском центре цветные репродукции всех художников мира, заявивших о своём существовании. Часть этих репродукций была куплена в командировках, часть прислана друзьями по почте, некоторые редкие репродукции были подарены посёлку Роз от музеев и Союза художников.

Все репродукции, как правило, были небольшие и аккуратно развешаны, застеклены.

Господи! Это был настоящий храм влюблённых в искусство людей, чудаков в белых халатах. Этот храм порой служил курсом лечения для больных. Говорили, что многим помогали такие процедуры.

Веня увидел на стенах живопись Италии, Испании и Англии, гравюры Франческо Гойи, офорты из его серии «Капричос», картины Эль-Греко, Веласкеса, работы нидерландских художников и нидерландское художественное стекло; рисунки пером Питера Брейгеля Старшего, искусство Швеции и Дании восемнадцатого века, портреты Александра Рослина; Рубенс, Ван Дейк, натюрморты Яна Фейта; голландские мастера — Ян Равенстейн, Ян Гойен, Ян Порселис, Ян Стен и Ян де Брай, гигант Рембрандт.

Веня забыл обо всём на свете, стоя перед Полем Сезанном, Полем Гогеном, Пабло Пикассо и русскими передвижниками; около Врубеля он думал о Блоке, у пейзажей Александра Иванова — о тайге, ставшей для него родным домом.

Неплохое, чёрт возьми, думал Веня, совсем неплохое чудачество.

Он не играл в просвещённого интеллигента, не притворялся — не всё нравилось, не всё было ясно, понятно, что-то подсказывало сердце, кое-что собственная голова.

Всё понять и всё принять никогда не возможно. Так уж устроен человек. Но что может быть отрадней, когда непонятное вчера становится ясным и простым сегодня? Из этих маленьких радостей и состоит познание мира.

Галка, голубоглазая медсестра, кудрявая и хорошенькая, как ветка сирени, проводила Веню к единственному больному.

Румяный, как будто щёки его были натёрты гримом, глазастый мужчина очень мало был похож на больного. Но он лежал с температурой под сорок, и Галка строго наказала Вене долго не задерживаться у него.

Исаченко, так звали больного, позапрошлой ночью перепутал брод через Волчью речку, утопил машину, сам еле выбрался из столь невесёлого приключения и получил воспаление лёгких. Он лежал в постели такой большой, неуклюжий, с огромными глазами, как у кефали, вытащенной из морской воды, и проклинал всё на свете.

Утопите новую служебную машину и подхватите двухстороннее воспаление лёгких, тогда вы легко поймёте состояние его духа и тела.