Иван Скачков - Солдатом быть не просто

Последняя мысль, кажется, подсказала ему, почему сейчас он чувствует себя так неуютно среди этих хороших людей. «Мое сегодняшнее письмо… Что они подумали бы обо мне, прочитав его? Скорее всего, весело рассмеялись бы…» Ему захотелось, чтобы сейчас письмо лежало не в почтовом ящике, куда он поспешил бросить его, когда шел сюда, а на столе в его комнате, и он, вернувшись домой, смог бы порвать его, написать новое.

В мысленном споре с самим собой Юрасов не замечал, как поджались его губы, а между светлыми бровями набежала складка.

— Гриша, у вас плохое настроение? — услышал он вопрос Кати.

— Кое-что вспомнилось, — встрепенулся Юрасов, и черты его лица смягчились.

— Понимаю… Привозите быстрее жену. Мы тоже первое время жили на частной… Кстати, когда она будет собираться, попросите прихватить свежие журналы мод, сюда они редко доходят.

— Обязательно, — пообещал он, словно уже давно решил, что жене надо без задержки выезжать к нему, хотя несколько часов назад думал обратное.

Когда гости начали собираться домой, Виталий объявил, что на следующее воскресенье всех приглашает к себе. В это время Юрасов отозвал Владимира в сторону, спросил:

— Когда из села увозят почту?

— Утром.

— Ты не знаком с почтовиками?

— С Настенькой? А как же, знаком.

В другое время его «а как же» рассмешило бы Григория, а теперь он не обратил на это внимания и попросил Владимира задержать письмо, которое опустил в почтовый ящик. Владимир ответил: «Будет сделано», — и Юрасов был благодарен ему за деликатность: не стал расспрашивать, почему вдруг он обратился к нему с такой странной просьбой.

С осенним призывом в автороту неожиданно для рядового Михаила Синева прибыл его двоюродный брат Григорий Хрусталев. До армии они жили в разных селах, виделись редко, но Михаилу казалось, что Гриша совсем не изменился: такой же молчаливый, круглолицый, малорослый крепыш. После восьмого класса он пошел работать в ремонтные мастерские совхоза, позже учился на курсах шоферов. Если когда и выдавалась встреча с Гришей, то разговора как-то не получалось: скажет пару слов — вот и весь разговор.

Прошлой весной Михаил приезжал к тетке попрощаться перед отъездом в армию. Не заходя в дом, заглянул в пристройку, где после работы в гараже Гриша часто мастерил что-нибудь. Он сидел с книгой на верстаке спиной к двери, поджав ноги калачиком. Рядом на клочке газеты лежала горбушка черного хлеба. Некоторое время Михаил смотрел, как он увлеченно читал. Книгу держал в левой руке, а правой машинально отщипывал от горбушки кусочки хлеба и посылал в рот. «Дома тебя не кормят, что ли?» — пошутил Михаил, здороваясь с ним. Гриша соскочил с верстака, скупо улыбнулся: «Хлеб? Это так… Вместо семечек. — Он глянул на часы и заспешил: — Извини, Миша, опаздываю». — «Куда?» — «Тут недалеко, к одной старушке надо наведаться». — Торопливо заправил рубашку в брюки и быстро пошел к воротам. От тетки Михаил узнал, что эта старушка — мать Гришиного приятеля, с которым он прежде работал в мастерских. Не повезло парню, третий месяц лежит в больнице, а мужчин в доме больше нет. Гриша помогает старушке по хозяйству, третий день копает огород. «За плату?» — спросил Синев. «Какая там плата!.. Да и зачем ему та плата? Живем, всегда бы так, в достатке…»

Так он и уехал в армию, не попрощавшись как следует с Гришей. Теперь вот встретились надолго. Михаил провел брата по казарме, показал все помещения, а когда задержались в Ленинской комнате, наедине наставлял:

— Служи, Гриша, как положено, быстро станешь настоящим солдатом.

— По этой науке я и в совхозе жил.

— В передовиках был?

— Не ругали.

— Только-то… Совхоз другое дело, здесь устав.

— А мне кажется, что в любом уставе на первом плане совесть.

Синеву не нравились возражения брата, он начал сердиться:

— Ты не философствуй, я хочу помочь тебе.

— Помогай, Миша. Разве я против?

Тетка обрадовалась, когда узнала, что они служат в одной роте, в письме Михаилу просила:

«Присмотри, Миша, за Гришуткой, кабы кто не обидел — совсем еще дите. Ты вон какой ладный вымахал, под твоим доглядом служба у него пойдет лучше. Пусть не очень-то резвится. Боюсь я за него: хоть и малой еще, а самостоятельный очень да еще упорный».

Опасение тетки, что Гриша будет резвиться, рассмешило Синева, он совсем не мог представить своего брата озорным, шустрым. На его краснощеком лице с небольшим широким носом редко вспыхивала улыбка, рыжеватые брови чаще были сдвинуты на переносице, словно не хотели расстаться друг с другом.

— На кого сердишься, малец? — спросил его при первом знакомстве высокий и тощий солдат Курочка.

— На тебя, — спокойно ответил Хрусталев.

— За что?

— За то, что себя не уважаешь.

— То есть как это не уважаю? — удивился Курочка.

— Просто: кто смеется над другим, тот смеется над собой.

— Смотри-ка… Малыш, а разговаривает, как взрослый, — хохотнул Курочка и обвел взглядом стоявших рядом солдат, надеясь на поддержку.

Но поддержки он не получил, а тут еще Синев сказал, что всякие насмешки над Хрусталевым он будет принимать на свой счет, выразительно сопроводив свои слова развертыванием и без того широкой груди.

Заступничество брата не понравилось Григорию. Он недовольно поморщился, но промолчал. Правда, после этого случая над ним больше никто не смеялся, но причиной тому послужило не внушительное предупреждение Синева, а совсем другое. Водители машин особенно хорошо знают цену дружбе, нередко зарождавшейся на трудных дорогах. Вьюжит ли в поле, или мороз потрескивает, а у кого-то в колонне неполадка в машине, в парке ли после трудного рейса, когда надо быстро обслужить автомобиль — а работы иной раз набирается много, — всегда Хрусталев старался делить чужую беду на двоих. Тот же Курочка — их машины соседствовали — как-то, чертыхаясь после возвращения им рейса, говорил вслух:

— Кинофильм в клубе интересный, а тут…

— Сегодня тебе не до кинофильма, — отозвался Григорий. — На подъемах глушитель у тебя постреливал, а завтра большой рейс.

Курочка соглашался с ним, к тому же Хрусталев без его просьбы пришел помогать. Пока Курочка чистил жиклеры карбюратора, Хрусталев не спеша снимал свечи, счищал с них нагар, у некоторых отрегулировал зазор между электродами. В казарму они пришли поздно, зато утром, прислушиваясь к чистой работе двигателя, Курочка уже не жалел о пропущенном фильме и тепло думал о Хрусталеве.

У самого Григория машина была старая: прошла все капитальные ремонты да еще сверх сроков наездила сорок тысяч километров. Но Хрусталев, кажется, не очень огорчался этим.