Борис Четвериков - Котовский. Книга 1. Человек-легенда

Нехотя расставались с Тирасполем.

Когда полки построились и тронулись в путь, на самом выезде из города к Котовскому подошла древняя старушка. Котовский остановил коня, думал, не хочет ли старушка о чем-нибудь спросить, изложить какую-нибудь просьбу.

Старушка подошла, перекрестила Котовского широким русским крестом и промолвила:

— Спасибо тебе, батюшка, за радение о народе. Благослови тебя бог на многотрудном ратном твоем пути.

Бойцы переглянулись. Так их поразила эта старушка — древняя, ветхая, согбенная, а тут вдруг выросшая, выпрямившаяся.

Котовский принял ее благословение, а потом обратился к идущим в строю кавалеристам:

— Боевые товарищи! Вы видели? Это народ благословляет нас на борьбу за Советскую власть!

Шли походным порядком. Над степью кружили птицы. Кое-где на полях чернели проталины. Дорога утратила свой прежний блеск накатанной колеи. Сугробы осели, образовали прочный наст. Дорога раскисла и стала желтоватой.

Вдали показались купола и золотые кресты церквей. А затем пошла околица, замелькали переулки, в окнах появились любопытные лица горожан. По-деревенски лаяли собаки, из-за заборов выглядывали ветви яблонь, еще совсем голых, но уже мечтающих о лете, о цветении, о сочных наливных плодах.

Ананьев — тихий, незамысловатый городок. Аккуратные улички, простенькие домишки, церквушки с зелеными куполами. По вторникам, пятницам и воскресеньям базар — шумный, пестрый, с чубатыми дедами, нарядными дивчинами, с возами сена, которое торопится ухватить на ходу соседняя коняка. В магазинах пусто, обыватели питаются слухами, в уезде пошаливают, по соседству, в Балте, тоже пошаливают. Атаман бандитов Сергей Сорока вырезает на груди советских работников звезду. Бандит Змеевский убил трех красноармейцев и бросил на съедение собакам. Бандит Черный Ворон накладывает на жителей городов контрибуцию. И еще — по всей округе море разливанное самогона. На самогон тратят самую отборную пшеницу. Торгуют «первачом» из-под полы, а иногда и открыто. У спекулянтов можно достать по бешеной цене любые товары.

Котовский сразу же принялся за все неполадки, какие мог обнаружить, сразу повел борьбу с преступлениями, с чуждыми и враждебными элементами.

— Я этих самогонщиков!.. — волновался он. — Завтра же устраиваю облаву! Будут они знать!

Котовцы с увлечением отыскивают самогонные аппараты, спрятанные в сене, ломают и топчут их, тащат пузатые бутылки и выливают на землю самогон.

— Вы слышали? — сообщают друг другу обыватели.

Анна Ефимовна Дарье Дормидонтовне, Дарья Дормидонтовна Надежде Антоновне… и вот уже весь город судачит, что в уезде несметные силы белых, что скоро они двинутся в город и начнутся грабежи, что появились какие-то отряды с трехцветными лентами и что это означает скорое возвращение старого строя. Надежда Антоновна рассказывала обо всем услышанном своему любезному супругу Анисиму Тимофеевичу, Дарья Дормидонтовна с потрясающими новостями бегала из дома в дом…

Достоверно было то, что банды в уезде действительно подняли головы и что развелось много шептунов, которые баламутят народ.

Котовский посылал эскадрон-другой поколесить по окрестностям.

— Отправил ребят на прогулку, — говорил он коменданту города Ульриху. — А всех провокаторов, распространителей слухов будем предавать военно-полевому суду.

И жители Ананьева читают приказ Котовского, расклеенный по городу. Приказ заканчивается заверением, что власть Советов стоит на страже интересов народных масс и не позволит какой-то банде ворваться в город для грабежа и насилия. Все распускаемые по городу слухи объявлялись провокационными: «Никого не бойтесь! Красная Армия вас защитит!»

Ульрих, работая комендантом города, одновременно получил назначение в штаб бригады Котовского. Котовскому он нравится. Нравится и то, что жена Ульриха, молодая, веселая, ездит по всем фронтам вслед за мужем, старается не быть ему в тягость и сама еще заботится о нем. Оба они молодые, оба влюбленные друг в друга. Машенька Ульрих подружилась с Ольгой Петровной. Их присутствие скрашивает трудную походную жизнь, да и помогают они всем, чем только могут: Ольга Петровна в санчасти, Машенька в штабе — печатает на пишущей машинке оперативные сводки и приказы. Любой работой не брезгуют! А сейчас, когда выдалось несколько дней передышки, торопятся привести в порядок несложный гардероб своих мужей.

— Вы знаете, — говорила Ольга Петровна, — вначале Григорий Иванович по тактическим соображениям назвал меня своей женой. А в конце концов так оно и получилось.

Эти самоотверженные женщины никогда не жаловались на свою участь. Терпеливо переезжали с места на место. Спокойно, по-хозяйски выполняли свои обязанности. Они болели душой не только за своих мужей. Все, что касалось бригады в целом, было их кровным делом. Они знали наперечет котовцев, были горды их подвигами и с полным правом говорили: «У нас в кавалерийской бригаде», «Наша кавалерийская бригада». С материнской гордостью и заботой провожали они теплым взглядом кавалеристов, уходивших на бранное поле. Они знали суровые законы войны. Они знали, что только победа принесет желанную — такую желанную, что от одной мысли о ней кружится от счастья голова, — простую, обыкновенную, мирную жизнь.

Миша Марков и Савелий осматривали город, побывали на базаре.

— Деревню Уклеевку не слыхали? — выспрашивал Савелий ананьевского жителя, почтенного, благообразного старца, который торговал луком и подсолнухами.

— Какую Уклеевку?

— Обыкновенную Уклеевку. Под Пензой.

— Какая такая Пенза? Я такой и не слыхал.

Это совсем обескуражило Савелия: вон куда заехали! Даже Пензы не знают! Не везет ему с его Уклеевкой. Сколько ни мотаются по свету — все попадают не туда.

А Миша Марков часто думает о Кишиневе. Недавно опять ему снилось, будто сидит он у окна, у себя дома, видит: мать возвращается из города. Поднялась на крыльцо, вошла, Миша не оглядывается, но слышит, как она ставит на лавку сумку с провизией, как снимает шаль… и хорошо ему, приветливо… Он знает: подойдет сейчас мать, проведет рукой по его ершу жестким, упрямым волосам… «Чего же ты, Мишенька, не расскажешь, как вы там вместях с Котовским твоим войну воевали?»

Хороший такой сон, Миша целый день ходил под впечатлением приснившегося. Савелию рассказал. Савелий пришивал пуговицы к Мишиной гимнастерке.

— Вещий, — говорит, — сон! Скучает по тебе мамаша-то, думу думает. Не робей, Мишутка, бог вымочит, бог и высушит!

В эти же дни к Ольге Петровне пришел пожилой, с седыми усами боец, принес сундучок, жестью по уголкам обитый, и ключ к этому сундучку.

— Вот, говорит, сколько времени вожу — это нашего командира, значит, Григория-то Ивановича. Хорошо еще, что уцелело. У него ведь как: завелась рубашка — беспременно кому ни на есть отдаст, о себе-то не думает. Так я ему нарочно и не напоминал. Ну, а теперь, поскольку сестрица у него объявилась, думаю, отнесу, а то не ровен час — угораздит пуля, и останется у меня грех на душе, что с чужим добром вовремя не распорядился.