Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

— Молоденький-то так себе, — сказала очень довольная, сияющая Капитолина Ивановна, убирая со стола посуду.

— Пустозвон! Гым-гум.

— А вот который с бородкой — приятный человек. Это кто же он будет, Коленька? Твой сослуживец?

Орешников расхохотался:

— Да это же министр, мама, по-нынешнему, нарком. Это Фрунзе!

Капитолина Ивановна отмахнулась:

— А ну тебя, никогда серьезно с матерью не поговоришь, все шуточки да прибауточки. Любаша, кто же это он, Михайло-то Васильевич? Да вы что, ребятки! Вправду министр? Мать пресвятая богородица! Да что же вы меня не предупредили? Слышишь, Лаврентий Павлович? Министр!

— Гым-гум…

— А я-то его вареньем потчевала!

— Что ж, и министры варенье едят. Фрунзе — человек умный, а главное воспитанный, словом, интеллигентный. Так-то рассуждать: что особенного, что в гости пришел? Обыкновенная вежливость…

— И порядочность, гым-гум…

— Да, и порядочность. Мы знакомы, я у него и дома бывал. Теперь он приехал в Ленинград, знает, что я в Ленинграде, — хорошо получилось бы, если бы он пренебрег? Поважничал?

Но Орешников говорил это, убеждая себя, а в душе ликовал и восторгался: вот это человек!

Тут и Любаша и Лаврентий Павлович стали уверять, что они сразу поняли: человек этот необыкновенный, выдающийся человек.

И еще долго не ложились спать, беседовали, смеялись, припоминали, как все было, как Любаша сбегала в магазин, как убрали недоеденную манную кашу…

— А Вовка ему понравился.

— Еще бы!

— Гым-гум! Приятно, когда в правительстве люди как люди! Очень хорошо побеседовали!

А Фрунзе наутро побывал еще на одном номерном заводе военного ведомства. Продукцией, выпускавшейся на этом заводе, остался доволен:

— Преподнесем сюрпризик, если кто сунется к нам! Сразу получат от чужих ворот поворот!

Так как до поезда осталось немного свободного времени, Михаил Васильевич решил хотя бы взглянуть на памятные места города, места, связанные со светозарной юностью, с теми годами, когда Фрунзе приехал двадцать лет назад в Петербург, тем более что комендант города предоставил в его распоряжение машину.

— Куда теперь, Михаил Васильевич? — спросил шофер, видать, толковый парень, с военной выправкой и несколько панибратскими ухватками, в кожанке, чисто выбритый — словом, типичный «личный шофер».

— Начнем с Выборгской, — предложил Фрунзе. — Катнем прямиком к Политехническому?

— Понятно! — сказал шофер и газанул по Литейному.

До Политехнического было далеко. И Фрунзе, поглядывая на постройки Финляндского вокзала, озирая рабочие кварталы, вспоминал студенческие сходки, лекции — накаленную атмосферу 1904 года…

На обратном пути свернули после Литейного моста вправо, миновали Марсово поле и по Миллионной выбрались на Дворцовую площадь.

— К Медному Всаднику? — лаконично спросил шофер.

— Остановимся на площади. Здесь было первое сражение народа с царизмом.

— Штурм Зимнего?

— Раньше. Кровавое воскресенье.

— А-а! Разве это сражение? Чистая бойня.

— Что верно, то верно. И я тогда получил царапину.

Фрунзе задумчиво смотрел на громадину Зимнего дворца, на величавую арку. Денек был кисленький. Типичная ленинградская погода.

— Действительно, каждый камень здесь история! — вздохнул Фрунзе.

— Дальше некуда! — отозвался шофер.

И они, навестив Медного Всадника, отправились на Московский вокзал.

Чего совсем не умел Фрунзе — это сидеть в кабинете и отдавать распоряжения. У него и кабинет был местом споров, совещаний, разработки проектов. А вообще — Фрунзе любил все видеть сам, все ощупать, представить, а главное — поговорить с людьми, понять людей и поверить им. А поверив, проверить и поторопить.

То он выступает на заседании, посвященном двухлетию Общества друзей Воздушного Флота, то проводит совещание кавалерийских начальников армии и еле успевает перекинуться двумя-тремя словами с Григорием Ивановичем Котовским. А там — совещание Военно-научного общества, где Фрунзе говорит о характере будущей войны, о значении психотехники, о подборе наиболее пригодных людей во все рода войск, так как не всякий может быть, например, летчиком или моряком…

Разве можно не побывать на заводе «Икар», где изготовляется первый советский авиационный мотор? А бронетанковые части? И он, и Егоров уделяют им много внимания, в то же время приветствуя советское тракторостроение: пусть трудятся наши тракторы на полях в мирное время, а придет война — из них получатся прекрасные тягачи.

Еще одно нововведение: полковая артиллерия. Насколько сильнее стала пехота! И как это пригодится в случае войны!

Но нельзя не позаботиться также о пулемете. Не пора ли избавиться от заграничных пулеметов Максима и Дризе, которые с давних пор на вооружении нашей армии? Не пора ли создать свой, отечественный, русский пулемет, и чтобы он был не хуже иностранных?

Фрунзе вызывает к себе известного конструктора-изобретателя стрелкового оружия Дегтярева и конструктора-оружейника Федорова, двух друзей, работающих сообща и безраздельно.

— Догадываетесь, зачем я вас пригласил?

— Думаю, что потолковать о том же, о чем думка и у нас самих.

— Что нужно сделать, чтобы работа у вас шла успешнее?

— Сказать по правде, у меня и чертежи уже сделаны…

— Пулемета?!

— Пулемета.

— Значит, понимаете, как это нужно? Разве не обидно, что до сего времени кафтан-то с чужого плеча носим? Добро бы хоть не умели. Умеем! Еще как умеем! Недавно я вычитал: парашют-то — чье изобретение? Котельникова! Чать, и вы тоже не слышали об этом? И никто не знает. А почему? В таких вещах скромность неуместна.

— А радио? А электрическая лампочка? — стал перечислять Дегтярев. Кто о Попове знает? О Яблочкине? Мы-то по-человечески подходим, без торгашества, а там, у капиталистов, все на рубли переложено: талант на рубли, ум на рубли, совесть…

— Ну, совесть-то у капиталистов дешевле.

Фрунзе обращался то к Дегтяреву, то к Федорову, расспрашивал их, рассказывал сам. Завязался интересный разговор. Михаил Васильевич позвал их к себе домой. Квартира у него просторная, солнечная, и место хорошее у самого Кремля. А в квартире все шкафы, шкафы наставлены, снизу доверху книгами заполнены, а книги все больше по военному делу.

Пили чай. Обсудили, прикинули. А когда вышли от наркома, переглянулись и видят: у того и у другого глаза горят, лица помолодели. Раззадорил их Фрунзе!

— Сделаем пулемет, — сказал Дегтярев.

— Сразу надо приниматься, — согласился Федоров. — Сегодня же, не откладывая.

— Да не просто пулемет, а чтобы у этого Дризе глаза лопнули от зависти!

— Не для буржуазии делаем, для народа. Надо постараться.

Так они толковали, остановившись перед домом, где жил Фрунзе. Щурились от яркого солнца и блеска кремлевских куполов, говорили кратко, отрывисто, по-деловому.