Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

— Спасибо тебе, Капа. — Сережа поклонился ей с вынужденной приветливостью. — Я так рассеян сегодня… Аттестат, понимаешь, зрелости, почетная грамота, портрет в газете…. Вот! — он показал газету. — Я непременно сохраню твой букетик…

— Пожалуйста, Сережа.

Капа сделала что-то похожее на реверанс. Она была в танцевальной группе Дворца и умела раскланиваться, держась за края юбочки.

Сережа выдержал характер и вернулся домой таким важным и таким солидным, что Любовь Степановна, желай подыграть ему, робко промолвила:

— Поздравляю вас, дорогой Сергей Романович, со зрелостью!

Тут Сережа не выдержал, бросился на колени, обнял ноги матери, приник к ной и крикнул:

— Мама, я люблю тебя больше всех на свете!.

И это было правдой. Сережа всегда был нежен с матерью, не в пример Алеше, выросшему у деда с бабкой. Припадок нежности сына ничуть не удивил Любовь Степановну.

Подняв Сережу с колеи, Любовь Степановна провела его к себе. Там были разложены подарки. Ружье от отца. Моторчик для велосипеда от брата. Большая коробка конфет сладкоежке сыну от матери. Охотничьи лыжи от деда с бабкой. По лыжине от каждого. И… вышитая синими васильками чесучовая косоворотка от учениц восьмого класса, как бывшему вожатому пионерского отряда.

Сережа крикнул:

— Опять эта Капа!

Любовь Степановна мягко закрыла его рот рукой:

— Не надо, мой мальчик. За все, что идет от чистого сердца, нужно благодарить…

— Я никогда не надену эту рубашку, мама. Никогда!

Сережа занялся осмотром и разборкой ружья. Это было великолепное тульское ружье. Чок-бор. Его нужно было, не откладывая на завтра, освободить от густой фабричной смазки. И он занялся этим, забыв о Капе и, кажется, о Руфине.

Еще в далеком первом классе Сережа мечтал о самостоятельной охоте, но ружье никогда не доверялось ему. А теперь наступила «зрелость». Ее свидетельствует не один лишь аттестат, но и мужской отцовский подарок. Охоту было невозможно откладывать на ближайшие дни. Даже на завтра. Но сейчас июнь, какая же охота! Однако если человеку нужно, человек хочет, он всегда придумает обходные пути. Сережа сказал матери:

— Сороки — очень вредные хищники.

— Да что ты говоришь, Сереженька…

— Да. Они орудуют в гнездах малых птиц. Съедают яйца, птенцов. И вообще их необходимо истреблять.

— Если так, то и раздумывать нечего, — согласилась мать, довольная тем, что ружье, охота на сорок могут отвлечь ее сына от всего остального.

Значит, «все остальное» не так серьезно, как ей показалось; когда она прочитала забытое Сережей начало письма к Руфине на листке в клеточку.

«Он совсем у меня мальчик», — убеждалась Любовь Степановна, когда Сережа переодевался в охотничье. Он натянул высокие отцовские сапоги, надел братову кожаную куртку, его же старую кепку, затем опоясался патронташем, вскинул за плечи вещевой мешок и наконец взял ружье.

— Я пошел на охоту, мама!

— Ни пуха ни пера, Сереженька, — произнесла знакомое охотничье напутствие Любовь Степановна.

Сережа осмотрел себя в зеркало. Все выглядело очень солидно.

И вот он вышел на улицу. Мать любовалась им в окно. Она знала, что Сережа, выйдя из ворот, пойдет вправо — в сторону леса. Но Сережа пошел влево. Пошел мимо окон дулесовского дома.

Значит, сороки сороками, а все остальное само собой…

Сережа, как, может быть, вы уже заметили, принадлежит к тем юношам, которые всегда нравятся. Пусть он в чем-то смешноват, излишне самонадеян, но это все неизбежная дань возрасту. Кто не платил и кто не заплатит ее своей юности!

Но как бы ни был мил и хорош Сережа, все же мы, воспользовавшись охотой на сорок, должны пока оставить его и познакомиться с его братом Алексеем.

По байке Степаниды Лукиничны, ее внук Алешенька не был найден на капустном листке или под ракитовым кустом. Он и не был куплен на базаре, куда старый цыган в большом коробе привозит для продажи видимо-невидимо маленьких ребят.

Алексея принесла, по бабушкину велению, по дедушкину хотению, светлая птица Феникс, которой Степанида Лукинична вылечила простреленное молнией крыло. За это светлая птица Феникс слетала за семьдесят семь лет в предбудущие годы и добыла из них кудрявого, голубоглазого мальчика, который должен жить и расти не для своей корысти, а для счастья всех людей.

С первой сказки о Фениксе, с первых шагов Алеши он рос в холе, да не в баловстве, в неге, да не в безделье. Рано узнал Алеша, для чего человеку руки нужны. Только ли для того, чтобы в мячик играть, да ложку держать, да кошку гладить? По бабушкиным, по дедушкиным, по отцовским рабочим рукам стал маленький мальчик приноравливать и свои руки. Фикус напоит, кошку накормит, бабушке нитку в иголку вденет или ухват подаст — и то дело. Большое всегда с малого начинается.

Малого ершишку поймает Алеша, а в большой семейной ухе и его навар сказывается. Пятерку из школы принесет — опять общий котел пополнит, только уж не семейный, а народный. Каждая пятерка, говаривал Иван Ермолаевич, силу народа множит и хоть не сразу, а через семь, через десять лет, не малым ершишкой, а большим сомом сказывается.

И так неустанно, день за днем, воспитывали старики своего внука, который будет жить не для своей корысти, а для счастья людей.

Школа встретила Алешу настороженно. Не драчлив, не шумлив, уступчив. Не слюнтяй ли? Даже сдачи не дает обидчику, — а мог бы. Двоих одноклассников на руках поднимает и проносит через весь школьный двор.

Может быть, трус? Тоже непохоже. Ему не страшна никакая собака. Улыбнется и скажет: «Да будет тебе тявкать, ты же умная» — и та завиляет хвостом. А бодливому козлу из пожарной части Алеша так скрутил рога, что козел и близко не подходил к школьным воротам.

Первыми Алешу разглядели девочки, а потом и мальчишки потянулись к нему. Он, не стремясь, подчинять своему влиянию других, разоружал даже озорных заводил и заставлял хорошо учиться заядлых лентяев, не жалея на это ни сил, ни слов, ни своего времени.

Приветливы с Алешей были и взрослые люди. В семьях всегда и все знают о школе, об ее делах, и, конечно, о тех школьниках, кто на хорошей или на худой молве.

В те, тридцатые годы отец и мать Алеши жили в старом векшегоновском доме. Когда же они получили от завода квартиру и отделились от стариков, Алеша остался у бабушки с дедушкой, потому что началась война. Отец Алеши, Роман Иванович Векшегонов, ушел на фронт, мать стала к станку.

Алеша, как и все в их роду, начал трудовой путь слесарем. Так было заведено чуть ли не сто лет тому назад. Слесарное ремесло Векшегоновы считали чем-то вроде обязательной азбуки, без которой в заводском деле человек не может двигаться вперед.

Старомодно это или нет, только никому не приходило в голову нарушать родовой порядок.