Николай Смирнов - Джек Восьмеркин американец [3-е издание, 1934 г.]

— Мое ружье! — закричал Николка. — Я его Собашникову два года назад продал!

Но с дерева спускался не Собашников, а сам Пал Палыч Скороходов. Стал на землю, развел руками.

— Ишь ты, — с досадой скачал Капралов. — Значит, на кровати другой кто-то за него дышал…

Чижовские ребята бросились было бить кулака.

— Не трожь! — закричал Николка и загородил Скороходова телом. — А то он нам третий удар разыграет. Разговор его теперь нужен. В город с утренним поедет, как наметили…

Серега Маршев гнал лошадей во весь дух и совсем их запарил, когда подкатил к больнице. Здесь бросил вожжи коням на спину, соскочил с телеги, разбудил сторожа и вместе с ним пошел к докторше. Та еще не спала, читала книгу у лампы. Маршев, сбиваясь и путаясь, рассказал о несчастье в коммуне, а потом громко по-мужицки заплакал.

Докторша сейчас же стала собираться в путь, побежала в больницу за марлей и ватой. Серега обещал заехать за ней через десять минут, а сам погнал лошадей на станцию, до которой было с полкилометра. Там он дал в город, прокурору, телеграмму, как наказал Николка.

В телеграмме сообщал, что члены коммуны «Новая Америка» — Восьмеркин и его жена — убиты неизвестными преступниками, и просил оказать помощь в розысках. Ночью телеграмма была передана в центр. Из нее и узнали о событиях в коммуне редактор и Егор Летний.

Когда Маршев вернулся к больнице, докторша уже стояла у ворот с сумочкой и большим свертком ваты. Сережка усадил ее в телегу и погнал лошадей обратно. Телега сильно подскакивала на ухабах, и докторша вскрикивала. Но Серега не обращал на это внимания и хлестал лошадей изо всех сил.

Когда телега остановилась у конторы, от коней валил пар, как зимой. Сергей велел ребятам распрячь лошадей и поводить, а сам с докторшей прошел в комнату Николки, где лежали Джек и Татьяна.

Докторша осмотрела Татьяну и сказала тихо:

— С этой кончено.

Потом подошла к Джеку, попробовала пульс и начала быстро резать блестящими ножницами повязки, которые наложили Чарли и Катька. Она осмотрела раны и заявила, что лучше всего отравить Джека немедленно в больницу: надо сделать операцию.

Пелагея, которая молча стояла у дверей с открытым ртом, начала возражать:

— Куда его везть? Пусть уж здесь лучше сынок мой помирает.

Докторша посмотрела на нее строго, и Катька замахала рукой. Пелагея замолчала, вышла в коридор и там неистово заревела.

— Надо только его очень осторожно доставить, — сказала докторша, вспомнив о своем пути в коммуну, — иначе он в дороге умрет.

Чарли взялся довезти Джека на машине с полной осторожностью. Через пять минут он уже подал автомобиль к крыльцу.

В автомобиле соорудили что-то похожее на кровать и бесчувственного Джека перенесли осторожно на матраце. Машина медленно тронулась. Несколько коммунаров двинулись вслед за автомобилем в больницу.

Никто не ложился в коммуне спать в эту ночь. Во флигеле бабы причитали у тела Татьяны.

Чарли ехал медленно и осторожно. Он хорошо знал дорогу, все бугры и выбоины и вел машину плавно, как будто нес Джека на руках… Только в одном месте, у большого дуба, автомобиль сильно качнуло. Джек поднял голову.

— Чарли! — сказал он по-английски. — Куда это мы едем так медленно, старик?

— В больницу, — ответил Чарли, не оборачиваясь. — Лежи и молчи.

— Дай тормоз, старина, я сейчас сойду, — продолжал Джек. — В какую больницу можно ехать сейчас? Надо спасать коммуну, товарищ. Ты подумал о тракторе? Ведь они сожгут его. Скажи Маршеву, чтоб он отвел его к теплице.

— Лежи и молчи! — крикнул Чарли строго.

Но Джек снова сделал попытку подняться. Докторша удержала его. Он застонал, заговорил на этот раз по-русски:

— Горит, Чарли, горит…

Потом запел английскую песню.

Но когда машина остановилась у больницы, он был уже опять без сознания, и его, как мертвого, перенесли в палату на тюфяке.

Утром Джеку сделали операцию. Одна картечина прошла в сантиметре от сердца и застряла в спине. Раны на руке и ноге были не опасны.

Операция прошла хорошо, но Джек был очень плох несколько дней. Боялись заражения крови. Особенно тяжело прошла одна ночь. Пульс начал ослабевать, и докторша заявила, что надежды на выздоровление почти нет.

Коммунары по очереди дежурили в больнице. Чарли просиживал все ночи в приемной и прислушивался к звукам, которые шли из палаты Джека. Николка поехал в город и привез оттуда двух врачей. У постели больного устроили консилиум. Но и консилиум не дал ничего определенного.

Это были черные дни в коммуне.

Татьяну похоронили в самом конце сада.

На похороны собралось много народу из окрестных деревень. Николка произнес большую речь о борьбе с кулаками, о страшной борьбе, которую ведет сейчас страна.

— Пусть эта смерть протрет глаза тем, кто сомневается, — сказал он в конце. — Кабы все сознательные были, не посмел бы кулак из ружья стрелять.

Все бабы плакали. Крестьяне, и те вытирали глаза картузами. Всем казалось необъяснимым, что именно Татьяна пала от руки кулаков.

Джек пришел в себя на четвертый день после операции. На этот раз он прежде всего спросил о Татьяне. Докторша ответила ему что-то неопределенное. Джек сейчас же попытался соскочить с постели. Он заявил, что пойдет в коммуну и наведет справки сам. Докторша уложила его с помощью сиделки.

Джек заволновался, почувствовал страшную слабость, впал в забытье.

Когда он снова пришел в себя, он увидел, что рядом с его кроватью на табуретке сидит Пелагея. Он не сразу узнал ее. Старуха была в белом халате, в черном платке, и лицо ее сильно изменилось за последние дни.

— Татьяна жива? — спросил Джек.

— Похоронили в четверг в саду, — ответила Пелагея просто, по-крестьянски. — Попа не было. Зато народу собралось…

Джек закрыл глаза, и по лицу его побежали слезы.

— Яшенька, — зашептала Пелагея горько, — говорила я тебе, что не рука на помещице жениться. Не послушал ты меня, вот и вышло…

— Эх… При чем здесь помещица, мать?

— Яшенька, — продолжала Пелагея, — ведь это она тебя погубила, она. Докторица правлению сказала, что не будешь ты жить.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Джек слабо, но с задором. — А почему ты говоришь, что Татьяна виновата?

— Так ведь она на сторону Скороходова стала. И меня в грех ввела. Уговорила в Чижи слетать, предупредить Пал Палыча, что коммуна его ночью выселить хочет. Я сдуру пошла, думала, что зла от этого никакого не будет, одно добро. А он, пес, не болен был, а притворялся. Мне виду не подал, все стонал, а ночью пришел с ружьем и начал палить. В городе сознался, что хотел коммуну сжечь, а тебя застрелить. Думал, что это ты его выселить настоял. Во злость-то какая! Никому я об этом не говорила, ни Катьке, никому. Тебе первому сказала, чтоб легче помирать было.