Ион Чобану - Мосты

Радуга, говорят, один край своей дуги непременно купает в воде, будь то шумная река или тихое озерцо. И еще говорят, что — если кто-нибудь сможет дойти до радуги и коснуться ее, исполнится любое его желание. Скажет: хочу быть густым лесом — Кодры — и в Кодры превратится. Скажет: хочу быть сказочным витязем Фэт-Фрумосом — так оно и будет. Любое, заветнейшее — сбудется.

— А ты чего хочешь? — спросил меня давным-давно дедушка.

— Счастливым хочу быть! — ответил я в простоте души.

— Для этого, пожалуй, дороги к радуге маловато, задумчиво произнес дед. — За радугой надо пройти еще много мостов жизни…

Они поднялись на поросший ясенем холм, который в Кукоаре и окрестных селах так и называли — Ясеневым. В былые времена крестьяне разживались здесь осями для телег, а название сохранилось до сих пор. Среди деревьев было много поросших сухим терновником полян. Кустарник засох, обглоданный кавалерией Фердинанда ранней весной 1918 года. Здесь разыгралась битва не на жизнь, а на смерть: голодные кони, за неимением лучшего корма, ощипывали колючки вместе с корой. Проглатывали давясь. Потом у коней взбухали животы, проткнутые так и не переваренными колючками. Погибли и кусты, и лошади. Среди сгнившей листвы и теперь валялись омытые дождями конские черепа, кости. Зато у сельчан вдоволь стало черепов для пугал: почти над каждым виноградником скалился конский череп, надетый на тычок.

Но дед Тоадер не очень-то верил, что череп — именно то, что может принести удачу винограднику. А остатки терновника ему нравились. Высохшие кусты походили на красное дерево. В печи от них оставались твердые угли, похожие на антрацит. И бедная печурка чуть ли не трескалась от жары.

За топливом и пришли на Ясеневый холм старик вместе с обоими внуками.

Незадолго до этого бабушка Домника испекла хлеб и, как в селе заведено, сварила в той же печи огромнейший казан фасоли.

— Ну и ну! — вскипел дед Тоадер. — Ведро фасоли! Кто столько слопает? Тьфу, коровья образина!

— Готово уже, взъелся, — вздохнула бабушка.

— А что, думаешь, очень тебя боюсь? Я самого батюшку на «ты» называю! Голова у тебя есть, а ума маловато… В прошлом году, когда полол фасоль, поп кричит мне из своей брички: «Зачем возишься с фасолью, ты же ее не ешь?» Подкузьмить меня, значит, хотел. Я в позапрошлом косил у него пшеницу, так он меня пробовал фасолью кормить. Коровья образина! Поставил я ту кастрюлю на солнцепек — говорю: пусть допекается…

— Еще бы, ты у нас с фасоном.

— Какой есть. Вынул я тогда чеснок из сумы, поел — и попробуй поспей за моей косой, батюшка. С тех пор он первый снимает передо мной шапку… И что сам ест на косьбе, тем и меня потчует…

— Ну и на здоровье… И откуда ты только взялся на мою голову? В церковь тебя на аркане не затянешь, постов не соблюдаешь… А с попом носишься, как дурак с писаной торбой.

— Цыц, старуха!

Дед Тоадер выскочил во двор. Так всегда: когда бабушка Домника основательно его доведет, взовьется и удирает из дома: «Как бы чего не натворить!», и это уже лет шестьдесят, с тех пор как женился.

Тем временем бабушка Домника кличет внуков:

— Эй, Никэ, Тоадер!

— Одни дураки соблюдают пост! — остывая, бросает дед через плечо и отправляется искать внуков.

Заглядывает в сарай, за амбар — никого.

— Куда делись, коровьи образины?.. Эй, дьяволы, бегите быстрей уплетать фасоль, не то музыкантам отдам. Вы что, сквозь землю провалились?

Почти что так оно и было. Бабушка оставила открытой дверь погреба, и ребята спустились в «подземелье». Старший, Тоадер, доставал черпаком рассол и выливал наземь. Никэ дожидался своей очереди. Но очередь все не подходила, и он кинулся отнимать черпак у старшего брата. Тогда Тоадер так толкнул его, что Никэ отлетел к ступеням.

— Вы что там, а? — услышал шум дед. — С каких пор кричу, а вы ни гугу. Что не поделите?..

Дед Тоадер не по летам резво сбежал по ступенькам в погреб и, увидев, что натворили внуки, обомлел. Соленья в кадке остались без рассола! Хоть возьми да выбрось.

Дед не любил фасоли, но обожал соленья. Они не переводились в доме круглый год. И вот на тебе — Тодерикэ, внук, который носит его имя, удружил!

Старик был зол на язык, зато отходчив сердцем. Но тут и он не выдержал — задал Тодерикэ взбучку. И чтобы уж совсем отвести душу, выбранил заодно и всех ребятишек околицы.

Выйдя из погреба, дед все еще ворчал. Его не охладили ни бабушкины уговоры, ни плач внуков, ни все святые, которых он помянул. Да и то сказать: остаться на зиму без соленых огурцов.

— Что, жеребячья резвость на вас напала? Вот суну вам в рот удила…

Внуки искоса поглядывали на старика, старались смекнуть, какие у него намеренья.

— Хватит по сторонам глазеть, ложку к уху поднесете! — прикрикнула и бабушка Домника, затем обернулась к деду Тоадеру: — И ты оставь их в покое.

Мальчики сидели на печи, между ними стояла миска фасоли. Никэ уплетал вовсю. Тодерикэ же ворчал, что ему, как и деду, фасоль не по вкусу, и отталкивал от себя миску. Одновременно он похвалялся, что мать сшила ему новые портки и теперь он уже не будет бегать в одной рубашке, как девчонка.

Дед Тоадер мрачно пил капустный рассол, сдобренный хреном. Вид у него был свирепый: от озорства внуков и от хрена, такого крепкого, что хоть плачь. Да и новая мода его не устраивала: когда он был молод, мальчики надевали портки гораздо поздней, чуть ли не в канун женитьбы.

— Эй, щенок, чего зазевался? Всю грудь залил супом.

— Так Тоадер окунает мою ложку всю целиком.

— А сам ты что, сосунок? Слава богу, уже в стригунках ходишь, поругала его бабушка.

— А Тоадер…

— Оставь детей! Хватит языком трепать.

Дед Тоадер взял тарелку с капустным рассолом и вылил половину ребятам в фасоль.

— Наворачивай, Тодерикэ, тебе ж хотелось борща с фасолью… Вижу, пост этот тебе поперек горла… Хе-хе… Я вас научу работать, тогда и аппетит будет. А то как зима — будто кошки мурлычете в тепле… Так тепло же само из лесу не придет…

— Уж не надумал ли взять их с собой?

— Надумал…

— Может, им лучше дома посидеть?

— Хочешь, чтоб и капуста осталась без рассола? Нет уж! Тоадера Лефтера учить уму-разуму не надо!

— Ноги у них болеть будут, — попробовала бабушка образумить старика.

— А целый день бегать по селу — не болят?

Услыхав про лес, внуки мгновенно позабыли все свои нелады с дедом.

По дороге они прыгали, словно с привязи сорвались.

Дед Тоадер с топором за поясом остался далеко позади. И лишь на опушке леса догнал внуков. Здесь был мост и развилка — Никэ не знал, куда свернуть, а Тодерикэ безуспешно старался засучить слишком длинные портки.

— Вот дорога, беш-майор! [1] Беш-майор — звание в турецкой армии. Старик употребляет это присловье в значении «сорвиголова». Что, башмаки уморились? — усмехнулся дед Тоадер.