Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

Сербель — это в другом районе, в Вурнарском. В Сербеле очень известный колхоз — «Янгорчино». Но что Нине там делать?

— Узнает, как половчее пустить по вотру кассу колхоза «Серп».

Касса, деньги, капитал — эти понятия в толковании Михаила Петровича мне очень хорошо известны.

«Янгорчино», «Янгорчино»… — вспоминаю я. Да, где-то совсем недавно я читал в газете про свиноводческую ферму в этом колхозе: из старой и маленькой они сумели сделать настоящий животноводческий комплекс с полной механизацией, и все это им обошлось в сто тысяч рублей, тогда как строительство нового комплекса обходится в семьсот — восемьсот тысяч. Конечно, интересное дело, но за этим опытом лучше было бы поехать Розе Александровне или уж самому Бардасову.

— Да нет, — выдавливает из себя Михаил Петрович, — этот, как его, ну… бригадный хозрасчет.

Вот оно что!

— Вы, я вижу, недовольны хозрасчетом, Михаил Петрович, а ведь «Янгорчино» — побогаче пас!

— Не время, не время, — нетерпеливо перебил меня рассерженный бухгалтер. — Не время покупать шляпу, когда на заднице портки в заплатах.

— А если сразу весь костюм сменить, Михаил Петрович?

— Сразу? Эх, какие вы шустрые пошли, ребятки! Сразу! Это ведь, голубчик мой, финансы, понимаешь ты или нет? Фи-нан-сы! — И при этом глаза у него осветились каким-то яростным огнем. — Ты можешь поручиться, что весной не будет заморозков, а в июле — градобоя? Можешь или нет?

— При чем тут градобой?

— А при том, голубь, что я не могу тысячу человек оставить голодными, я не могу рисковать!

Ах, вон оно что! Но если случится беда, стихийное бедствие, мы ведь не останемся без помощи, мы ведь как-никак живем не на необитаемом острове, а в огромном государстве.

— Вон вы куда! — Михаил Петрович как-то странно дернулся. — Пока я жив, знаете ли, молодой человек!.. Любовь Петровна… Не для того Любовь Петровна жизнь свою положила, чтобы вы снова ввергли колхоз в пропасть, да, не для того! И пока я жив!.. — Губы Михаила Петровича задергались, перекосились, он отвернулся от меня.

Вон, оказывается, какие тут переплетения!

Я помолчал. И Михаил Петрович, видимо, поуспокоился.

— Кстати, — сказал он тихо. — Я никак не могу понять, почему вам так нравится рисковать чужим, тогда как своей, личной копейкой вы рисковать не желаете? Почему бы вам, например, не купить на всю зарплату лотерейных билетов, а? Прекрасное поле творчества для любителей риска!

— Но это разные вещи…

— Нет, Александр Васильевич, большой разницы я тут не вижу.

— Ладно, — сказал я, — бог с ним, с риском. Но вот хозрасчет…

— Пожалуйста, пожалуйста! — вскрикнул своим пронзительным фальцетом Михаил Петрович и вскинул руки. — На здоровье! Поезжайте в «Янгорчино»! Все поезжайте и учитесь! И вы, и Бардасов! Все поезжайте. Вы мне с этим расчетом надоели хуже горькой редьки. Поезжайте и оставьте меня в покое!.. У меня годовой отчет, мне не до этого, поезжайте и оставьте меня в покое!

И он почти вытолкал меня из своей комнаты.

Но как же меня поразил Михаил Петрович! Вон где кроется секрет его страстного, как я считал раньше, скопидомства! «Не для того Любовь Петровна жизнь свою положила!..» И вот он теперь как хранитель, верный хранитель этого наследства. «Фи-нан-сы!» Теперь-то понятно, что они для него значат, эти финансы. Тут вся жизнь, вся любовь, вся память!.. Тут такое переплетение самых разных чувств, что мне и вообразить трудно. Да, Любовь Петровна, незабвенная Любовь Петровна!.. А Генка, этот странный Генка, между тем ее сын… И сын этот в очередной раз удивляет Кабыр свадьбой без капли вина, свадьбой, на которую я приглашен посаженым отцом!..

И как, должно быть, переживает за Генку Михаил Петрович, — ведь если ему так дороги эти «финансы», связанные с именем дорогой ему женщины, то уж Генка ему дорог не меньше. Какая же метель метет в его душе?!

По-своему волнуется и Бардасов: шумно, откровенно.

— Ах, дурак, ах, безумец! Не нашел девушки кроме этой Тамары! Да какая из нее, соплюхи, жена? Какая хозяйка? Да мне-то все равно, кого он там возьмет, не мне жить. Да он и свадьбу-то не хочет провести по-человечески — видал такого? На те деньги, говорит, которые на водку уйдут, я лучше триста книг куплю, так ради того, чтобы тридцать человек нажрались до поросячьего визгу, я должен терять целую библиотеку? Нет, комиссар, ты подумай, какие выкрутасы! Да ведь есть же, говорю, традиции! А ему наплевать на такие традиции! Вот мерзавец, вот дурак!.. Как это так — не исполнить народный обычай?.. Нет, не связывайся ты с ним, комиссар, ни в какие отцы и матери не ходи, опозорит только на весь район!

Не поэтому ли и он собрался уехать в «Янгорчино»?

— Туда, оказывается, уехала Нина, а я и не знал, — говорю я.

— Ну, у Нины свое, а мне надо поглядеть, как это все у них получается на деле…

Я потом не раз вспомню и этот глухой его голос, и то, как он нахмурился и отвел глаза в сторону. Но тут я не придал значения всем этим движениям.

— Ты же сам говорил, комиссар, что хозрасчет — это та самая штука, которая научит колхозника заботиться о каждой соломинке в поле, так что нечего тянуть, вот я и послал ее изучить всю эту бухгалтерию.

— А когда сам поедешь?

— Завтра и поеду.

— Может, возьмешь кого-нибудь из бригадиров, а то ведь опять скажут: председатель нас уговорил.

Бардасов молчит, барабанит пальцами по столу.

— Сам посмотрю сначала, а потом можно будет и целую делегацию послать, пусть смотрят.

И он уехал один.

Партсобрание в Ольховке, партбюро с вопросом об итогах сельскохозяйственного года, потом отчетно-выборное комсомольское собрание, на котором из шестидесяти комсомольцев не присутствовало двадцать, потом пришлось ехать в район по проверке подписки… Все это необходимо важные и не очень важные дела, в которых я должен принимать первое участие, но, к сожалению, из тысячи подобных текущих дел не все интересные. Та же проверка подписки. Как она была в прошлом году, так будет и на следующий год, и кто этой проверкой занимается, разницы нет никакой. Это меня угнетает, но я понимаю, что они необходимы, кто-то должен их делать, и если я занимаюсь ими с неменьшим рвением, чем другими, объясняется это всего лишь тем, что я поскорее хочу избавиться от них. Но почему-то так случается, что в особенно тяжелые муторные дни судьба в образе Люси улыбается мне: теперь она приходит в Кабыр без всяких: предупреждений, потому что разыскать меня по телефону ей удается редко, если я сам не позвоню в Сявалкасы в Дом культуры.

— Сейчас я позову… — И я слышу в трубке лукавый смешок. Потом — удаляющиеся шаги, тишина, иногда она длится минут десять, и вот наконец такой знакомый уже, летящий, легкий стук каблучков!..