Вениамин Каверин - Друг Микадо

Не все ли равно, где произошло то, что произошло с Като Садао? Комната, которую он занимал, напоминала, несмотря на изысканное убранство, монастырскую келью: окна были достаточно велики, чтобы, умирая, взглянуть на небо. Сквозь матовые занавески простиралась бесконечность. За окнами, в бесконечности колыхался желтый кисель, притворявшийся туманом; за туманом лежал город. Город назывался Лондоном, Впрочем, весьма вероятно, что город назывался Чикаго.

Като Садао был шпионом. Это неверно. Като Садао был виконтом Като Садао. Маленькая сухорукая обезьяна с отвислыми ушами, с белыми кисточками усов над хитроумным ртом… В семидесятых годах, когда самураи безуспешно боролись за власть, он был ранен. В семидесятых годах японцы дрались стрелами. Стрела попала в руку, разорвала сухожилия. Рука отсохла. Теперь это был сморщенный цепкий крючок, которым он в течение двадцати лет пытался поддеть Европу, Он больше не бунтовал. Он дорожил левой рукой и прекрасно знал, что японская армия от лука и стрел докатилась до автоматических пулеметов.

Он был шпионом. Да нет! Он был полноправным представителем своей страны в городе, который лежал за окном.

Розовая телеграмма лежала на ладони Като Садао.

В телеграмме были напечатаны только два слова. Первое казалось Като больничным халатом, второе — барабанным боем, который рвется в уши повешенного: мешок накинут на голову, позвонки разорваны намыленной петлей.

Он позвонил. Крапчатая портьера дрогнула, поползла в сторону. Юноша поклонился с порога, быстро вошел, смокинг вертляво шевельнулся на плечах. Он остановился в двух шагах от виконта.

Като взглянул на него, раздвинул брови.

— Император умер, — холодно сказал он, — вот прочтите это, Матамура.

Секретарь молча взглянул на телеграмму. «Да, император умер, — подумалось ему, — император умер, что ж…»

Император умирал шесть лет. Шесть лет тому назад он помешался, его кормили с ложечки, он страдал детской болезнью. Он жил так долго, что можно было подумать: враги Японии продали его смерть англичанам, в придачу к медным рудникам пли сахалинской нефти.

— Император умер, — равнодушно повторил Като, — это значит, что вы говорите с мертвецом. Дело такое, вы говорите с мертвецом, Матамура. Когда-то я был его лучшим другом. Мой долг — последовать за ним.

Секретарь устал за эту ночь. Туман за окнами, крапчатые портьеры… Розовые женские ноги мерещились ему. Он не спал трое суток.

«Последовать за ним — это значит зарезаться, забавно», — подумал он. И мысленно пожал плечами.

— Сочту за высокую честь… Простите мою смелость, невоспитанность, — с машинальной вежливостью ответил он, — но если я смогу оказать вам услугу, это будет для меня незаслуженной честью. Я положительно недостоин этой чести… («Честь, честь — о чем я говорю?» — подумалось ему невнятно.)

— Я не сомневаюсь в вашем расположении, — пробормотал Като, — я знаю, что вы всегда готовы зарезать меня, если к этому представится случай.

Секретарь сдвинул брови, плечи под смокингом двинулись туда и обратно. Виконт шутил. Но так шутить, когда император умер, — непристойно.

— Дело такое, мне хочется жить, Матамура, — задумчиво сказал виконт, — тоска, понимаете, что ж умирать бесполезно?

— Во всяком случае, я в вашем распоряжении, — тусклым голосом сказал секретарь и вспомнил случай с Такутоми. Его друзья, лидеры Кенсейкай, явились к нему с визитом. Когда они ушли, маленький золотой гроб, в котором лежал кинжал, был обнаружен в кабинете. Это было почтительным напоминанием. А Такутоми…

«Он, кажется, в самом деле зарезался, — медлительно думал секретарь, — или нет, он отослал гроб на почту, до востребования, неизвестному… Он не зарезался, его убили».

Като говорил не меньше получаса, а он не слышал ни слова. Когда он вслушался наконец, его поразило лицо виконта. Лицо было плоским, как тень.

— Я не хочу, чтобы моя страна питалась падалью, — хриплым голосом продолжал Като, — я — сын даймио, я родом из Кагошимы, а Европа отравила меня. Мы отравлены, Матамура. Куда бы я ни приезжал, всюду одно и то же. Они уничтожили пространство, сожрали время, а теперь и то и другое оказалось ядом. Я двадцать лет не видел Японии, я разучился умирать в Европе.

Он взглянул на секретаря и замолчал.

— Где вы провели эту ночь, Матамура?

Секретарь стянул узкие глаза к вискам, сжал зубы. Виконт болен, нужен врач, но, кажется, виконт задает оскорбительные вопросы?

— Сочту за высокую честь, — пробормотал он с холодной почтительностью, — просить у вас разрешения не отвечать на этот вопрос. Кроме того, позволю себе предположить, что вы слегка нездоровы. У вас усталый вид, болезненный цвет лица.

Маленькая обезьяна со скрюченной, почерневшей рукой сжалась в своем кресле, внезапно распрямилась, со стуком поставила на стол острые локти.

— Я был готов отдать мою жизнь за империю… — яростно сказал Като.

«Был готов…» — хмуро отметил секретарь.

— Но империя все равно погибла. Солнце всходит на Западе, а не на Востоке. Мне начинает казаться, что гораздо благоразумнее было погибнуть пятьдесят лет назад под знаменами старика Сайиго. Дело такое, теперь я слишком стар, чтобы не дорожить жизнью. Вы не думаете, Матамура…

Взгляд его упал на телеграмму, крыши цвета мертвых листьев, розовые персиковые деревья, лиловые горы Шимбара вспомнились ему.

«Он мечется, да, да, он боится смерти, испуган, это, кажется, позорно», — с легкой гадливостью подумал секретарь. Он был расстроен, он боялся заплакать или рассмеяться. Но рассмеялся не он, рассмеялся Като.

— Хэ! Сын даймио, кажется, испуган? — спросил он с насмешливым изумлением. — Хэ! Пустая случайность, он не захватил с собой родового меча для того, чтобы выпустить кишки. Разве он не предполагал, что император может умереть, что не зарезаться — неприлично?

Не все ли равно, когда произошло то, что произошло с Като Садао? Окна были достаточно велики, чтобы, умирая, можно было взглянуть на небо. За окнами… за туманом… город назывался… Именно он, Матамура, не мог бы сказать, как назывался город. Он слишком устал за эту ночь, Матамура, и, кроме того, он никак не мог вспомнить… Пятна и крапинки, сорвавшиеся с портьеры, с досадной аккуратностью кружились вокруг, карты мелькали перед ним, и он почему-то должен был во что бы то ни стало следить за этим утомительным круговоротом. Да, нужно уснуть… Уснуть хотя бы на час, на полчаса, но вот нельзя… Император, кажется, умер, виконт, кажется, помешался.

— Я не помешался еще, — мрачно, едва ли не в забытьи говорил Като, — я могу перечислить всех царей всех великих династий, я знаю, который час, я видел смерть адмирала Ноги, я видел, как плакали в шестьдесят восьмом году самураи…