Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

— Жизнь очень коротка, мама: все проходит так быстро! — рассудительно говорила Хаят, собираясь в клуб на танцы. — Я хочу работать оператором, но для этого мне надо окончить специальные курсы, чтобы меня не сократили, когда и на Исмагилове будет автоматизация. — Хаят задумчиво посмотрела в лицо снисходительно улыбавшейся матери. — Салих говорит: общественный труд — самое важное для человека!

— Ты что-то очень подружилась с Салихом, — мягко упрекнула Наджия. — Все с ним да с ним!

Она, конечно, давно поняла, почему ее взбалмошная дочка часто встречается с Магасумовым, и в глубине души одобряла этот выбор, которым Ярулла тоже был доволен. Но по опыту мать знала: нельзя поддакивать маленькой упрямице.

«Стану я хвалить Салиха, она сейчас же начнет искать в нем недостатки. Ох, дети милые! Если бы вы побольше слушались родителей и не перечили нам зря! Вот Минсулу… Ну что она чахнет из-за парня, которого унесло неведомо куда?! И Ахмадша…» При мысли о разладе между мужем и сыном у Наджии так начинало болеть сердце, что слезы навертывались на глаза.

«Почему Ахмадша отказался от дочери Юсуфа — девушки, лучше которой не найти во всей Татарии? Понравилась ему Надя Дронова? Но человек должен делать выбор не только для себя, а и для своих родителей, если хочет жить одной семьей с ними. Можно ли не полюбить Энже?» Недавно тайком от Ахмадши она побывала в Светлогорске у Низамовых и сразу завоевала материнское сердце Наджии. Еще бы! Образованная, с трибуны выступала в Казани на совещании животноводов, портрет ее в газете напечатан, а тут робела, краснела и вздрагивала при каждом стуке. Видно, крепко полюбила Ахмадшу. И потому еще Энже привлекала Наджию больше, чем Надя, что, вечно занятая канительными домашними делами, так и не удосужилась мать Ахмадши овладеть русским языком, объяснялась на нем с грехом пополам и очень стеснялась этого. Как же будет она разговаривать с русской невесткой о разных разностях, о тысячах женских мелочей? И станет ли та уважать ее, как уважает дочь Юсуфа?

Наджия просила Энже снова приехать в Светлогорск.

«Не может быть, чтобы Ахмадша тоже не полюбил ее!» — думала она, стряпая и следя за тем, как охорашивалась Хаят у большого зеркала в столовой. Вот сначала взбила кудрявый чуб, поправила бретельки на крепких плечиках, повернулась кругом…

— Я встречаюсь с Салихом потому, что изучаю его. Хочу выйти за него замуж.

От такого внезапного оборота, от вызывающе неприличного тона и слов Хаят размышления матери разлетелись, словно осколки разбитой чашки.

Не так вел себя даже непоседа и торопыга Равиль. Во время студенческих каникул приезжал вместе с Фатимой, чтобы познакомить ее с родителями. Свадьбы настоящей, правда, не было. Расписались в загсе в том городе, где учились, и все, но прежде, как полагается, спросили согласия отца и матери, а тут младшая дочка заявляет: хочу замуж. Ну хотя бы для вида обратилась за советом. Нет, покорность позором считает! Мало того, говорит «Изучаю его». Это еще что за новость?

Наджия перестала лепить перемячи и, большая, грузная, с руками, выпачканными мукой, подошла к дочери.

Хаят, как задорный петушишко, стояла на одной ноге, на другую, маленькую и смуглую, осторожно натягивала тонкий чулок и исподлобья весело посматривала на мать.

— Вот так ловко! А мы с отцом и не знаем ничего, — сказала Наджия, неожиданно теряясь перед ее наступательной самоуверенностью.

— Я боюсь, вы опять что-нибудь придумаете и помешаете мне выйти замуж, как помешали Минсулу, — ответила Хаят, очень похожая на Зарифу, какой та была в молодости.

— У Минсулу совсем другое. А Салих — человек серьезный, и мы с отцом не стали бы противиться.

— Так в чем же дело? Главное — то, что он мне самой нравится. — И Хаят натянула второй чулок, безбоязненно стоя в той же опасной позе перед рассерженной матерью.

Наджии хотелось для порядка оттаскать дочь за космы, но она побоялась, ввязавшись, испортить отношения с желанным женихом, да и стоило ли поднимать шум из-за глупых слов девчонки?

Без дерзости, но так же решительно поговорила девушка с отцом, вернувшимся из Камска. Ярулла на этот раз был покладист и уступчив и свадьбу предложил сыграть дома. Не только Хаят, но и его развлекала мысль о предстоящем торжестве и свадебных подарках.

— А ты что мне подаришь? — спросила Хаят Ахмадшу на другой день.

— Подарю настоящий столовый сервиз, белый, с золотыми каемками, — пообещал Ахмадша.

Измученный тяжелыми душевными переживаниями, он все-таки сразу вспомнил, как года три назад подарил Хаят в день ее рождения посуду для кукол.

— Конечно, настоящий! Теперь мне все нужно настоящее. Но почему ты такой невеселый?

Губы его дрогнули. Бывало, в детстве делились огорчениями… Но ведь Хаят и сейчас почти девочка, к тому же счастливая. Нет, нельзя омрачать ее молодое счастье.

— Голова болит.

Сервиз, облюбованный им еще тогда, когда он встречался с Надей, по-прежнему стоял на полке в магазине. А может быть, это был другой, такой же. Продавщица, восторгаясь и втайне завидуя сестренке Низамова, бережно завертывала суповые миски, тарелки, нарядные солонки и горчичницы.

— Хороша-то хороша, да больно дорога! — сказал Гайфуллин, сопровождавший Ахмадшу, чтобы помочь отнести покупку домой.

Старик подержал в костлявых руках блюдо с выпуклыми узорами и густо позолоченным краем, посмотрелся в него, как в зеркало, задевая козлиной бороденкой: смутно отразилось в белом глянце темное, морщинистое лицо. Вздохнув, он осторожно поставил красивую посудину на прилавок.

— Мы такого раньше и не видывали!

Ахмадша промолчал, что-то уж слишком пристально рассматривая белую с золотом вазу для цветов, тоже входившую в состав сервиза.

Одна мысль билась в уме: пути к примирению отрезаны.

— Покупаешь чудную посуду, а сам хмурый, как день ненастный! — С этими словами подошедшая Зарифа положила на прилавок свои пакеты, оглядела, потрогала еще не завернутые вещи. — Начинаешь хозяйством обзаводиться?

По лицу юноши пошли бело-красные пятна, выдавая горячий стыд и приступ сердечной боли.

— Это… для Хаят…

— Замечательный сервиз! Я на него тоже зарилась… Очень веселый.

— Еще бы не веселый. Корову, двух коров за такие деньги купить можно, — сказал Гайфуллин, хвастая щедростью и состоятельностью родственника. — Наш Ахмадша не обеднеет, хотя на Исмагилове премию не заработаешь.

— Не говорите так, дедушка! Там будет самый передовой промысел. Я горжусь своей работой.

— И отец твой гордится своей работой. — Гайфуллин взял один из свертков в серой плотной бумаге, не доверяя шпагату, прижал к груди. — Я теперь понял, нефтяники особый народ: чем больше у них неприятностей в работе, тем крепче они за нее держатся.