Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

И разве не прямое отношение к ним имели поиски сказочного богатства под башкирской землей — ведь это для бедняков, не видевших света и радости, не знавших настоящей красоты жизни. Вот опять разгорелся в землянке разговор о Безродном. Не зная, как пылко ненавидит его Ярулла, не показывавшийся теперь в барак инженеров, Зарифа сказала:

— Ведь учили этого академика, тратили на него деньги… А зачем он нам такой нужен?

Сердито поворошила проворными руками груду мелко нарезанной ею лапши и насторожилась: Семен Тризна начал читать вслух статью Сошкина в «Правде» о перспективах поисков нефти на востоке.

Потом опять заговорили, зашумели. Только Алексей Груздев, забывшись, сидел молча, и так резко обнаружилась его злая кручина, что все на минуту притихли.

— Хотя бы оборудование получить новое, чтобы форсировать работы, — нарушил тягостное молчание Дронов.

— Так и получается заколдованный круг: для вола треба сенца, а съездить за сенцом треба вола, — невесело пошутил Сенька Тризна и повел носом в сторону печки. — Лапша сегодня — пища богов. Зарифа отличилась. Зачем нам разные бешбармаки? Мой отец всегда подбадривал, когда мы впроголодь из-за стола вставали: «Не поешь — охилеешь, а до еды дорвешься — отяжелеешь».

— Ты что-то заговариваться начал! — сердито заметил Груздев, и все рассмеялись.

Во время весенней ростепели, когда трудности со снабжением дошли до крайности, одна из четырех скважин разведочной конторы опять выдала вместо нефти воду. Это был день всеобщего уныния.

— Тузик — собака, и то понял: худо будет, — воет, — мрачно сообщил Груздеву Джабар Самедов. — Нефти нет! Долот нет! Троса тоже нет! Жрать скоро не дадут за все наши подвиги. — И, повторив навязчивую припевку, так двинул кулаком по краю стола, что подскочили банки с пробами глинистого раствора, забрызгав буровой журнал.

Джабар, набычившись, глядел на вспухшее от удара ребро ладони, на скулах медленно дотлевал, остывая, багрец гневного румянца; заговорил с запинкой, стараясь не показать смущения:

— Извиняй, Алексей Матвеевич. Знаешь, сердце тоже вспухло — дышать нечем. Вот задохнулся и сдуру грохнул. Ну, скажи, пожалуйста, куда девалась нефть?

Груздев, словно в замешательстве, медленно вытирал долетевшие брызги грязи с рукава старенькой гимнастерки, чуть не лопавшейся на его могучих плечах.

— Может быть, не добурили до нефтеносного пласта. Может быть, сели на край структуры. Так или иначе, но обидно, Джабар! Да еще в ответственный для страны момент. Позорный промах, я считаю. Устанут в центре отмечать наши неудачи.

Джабар Самедов сокрушенно:

— Устанут. Вот мы сейчас бурим… Извелись все, злые стали. Я Низамову предъявил: «Давай нефть, водокряка несчастный, душа из тебя винтом!»

— А ты сам не водокряка? Сколько раз твои скважины плевались водой!

— Скважины — да… Но сам-то я водку предпочитаю, а Ярулла — как русская баба, что из святой проруби кувшинчиком черпает. Если не будет удачи — сопьюсь! На Каспий сбегу! Удавлюсь!

— Ну, это ты, брат, уже в истерику ударился. — Голос Груздева отвердел, привычная суровая морщина глубже залегла между бровями. — Нечего психовать! Удачам всякий дурак рад, а вот горечи хвати через край, да сумей устоять. Тогда тебе и цена будет совсем другая.

— Ладно, если добьемся чего! — пробормотал Джабар Самедов, напяливая выпачканную глиной кепчонку и пятясь к выходу.

Хотелось ему многое высказать Груздеву; с некоторых пор одолевала даже потребность поговорить о Зарифе, но не поворачивался язык завести разговор о любви с человеком, не изжившим свое сердечное горе.

Недавно, когда вытаяла из-под остатков зимних сугробов рыжая травяная ветошь и дороги сочились, хлюпали влагой, Самедов забрел на русское кладбище. Там пахло мокрой землей, сопревшим березовым листом. Сквозь красноватые прутья оголенных вершин и белый частокол стволов кротко смотрело на черные кресты чистое небо, по которому летела стая гусей. Кто-то из охотников далеким выстрелом расстроил говорливый треугольник: птицы, спутав строй, взмыли выше, оглашая воздух звучным перекликом, и, засмотревшись на них, тонущих в голубой глубине, Джабар Самедов едва не наскочил на Груздева, сидевшего на пеньке у холмика недавно набросанной, еще не осевшей земли.

Джабар смутился, будто его уличили в любопытстве: Груздев плакал. Таким далеким, безмерно усталым взглядом окинул он Джабара, так помято было его лицо с проступившими скулами и покрасневшими веками, что буровой мастер, не проронив и звука, почти на цыпочках двинулся в сторону, а отойдя подальше, рванул по бездорожью изо всех сил. В груди у него теснило от никогда не испытанного волнения; он широко шагал, подставив весеннему ветру распахнутую волосатую грудь, и жадно вдыхал, словно пил воздух, холодный и чистый, как ключевая вода.

Горе Груздева привлекло и расположило Самедова. Захотелось подойти и сказать Алеше: «Давай, друг, поговорим. Отчего жизнь скупа? Запросто одаривает она людей горьким до слез, но где та радость, которую каждый по-своему ищет? Если я захочу стать таким, как ты, сколько труда надо потратить, сколько штанов протереть, сидя над книжками! А сделаться забулдыгой вроде меня — будто по скользкой дорожке вниз. Подниматься во сто раз тяжелее, но почему находятся чудаки, идущие всю жизнь только вперед да выше?»

И теперь, выйдя от Груздева, Самедов подумал со стыдом и раскаянием: «А я кричал ему: „Сопьюсь! Удавлюсь! Сбегу на Каспий!“ Ох, любишь ты, Джабар, ехать на спине по гладкой дорожке. Давай на буровую! Давай смотреть с бурильщиками геологический разрез скважины! С Семеном потолковать надо. Может, взять ниже горизонтом против глубины, заданной по проекту?»

Чем ближе подходили буровики к этой заветной глубине, тем накаленнее становилась атмосфера в поселке. Все напряглось в ожидании.

— Чего я так хотел? Ничего я так не хотел, как сейчас хочу посмотреть на нефть. — Ярулла Низамов залпом выпил воды и почти со страхом глянул в ковш: на донышке еще плескалась, блестела светлая жидкость. Отвернувшись, он тихонько слил ее на землю, сплюнул и придавил это место носком грубого сапога.

— Ворожишь? — с тихой злостью спросил Егошка Тумаков, сидевший вместе с другими буровиками на оставленных возле будки тракторных санях-полозьях, пока перфораторная бригада заканчивала прострел обсадной колонны. — Не поможет тут ни поп, ни дьявол. Если она там, то мы ее возьмем — никуда не денется, а если давно уже выдохлась? Может ведь и так быть, братцы разбойники! Не зря некоторые ученые на горло нам наступают: заткнитесь, мол, со своими буровыми. Что ж, ведь здесь не то что удача — брага, а неудача — квас. Не ведро барды выплеснуть: миллионной стоимости дело. Не удастся, на горбу отдастся.