Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

Ахмадша смущенно молчал. Чем он мог объяснить рассерженной девушке то, что взялся прислуживать ей в такой момент, когда и знакомый мужчина постеснялся бы подойти? И вдруг он узнал ее…

— Я Низамов, инженер из Светлогорска… — сказал он, боясь, что его прогонят. — Буду работать мастером в буровой бригаде.

— Какое мне дело до того, кем вы будете? Инженер, в бригаде… Подумаешь! Разве это дает вам право везде соваться?

— Я не знал, как вы… что вы рассердитесь!

— Тем хуже для вас, — уже спокойнее сказала Надя, потянув к себе полотенце, висевшее на гвозде возле низкой дверной притолоки.

Полотенце зацепилось, девушка потянула сильнее, и снова Ахмадша помог ей.

— Хорош, нечего сказать! — Она посмотрела на следы его пальцев. — Явился незваный, непрошеный, да еще весь в земле…

— Я с дороги, пропылился, а кувшин был мокрый, — кротко оправдывался Ахмадша, не двигаясь с места.

Она прижала к лицу чистый край полотенца, взгляд ее смягчился усмешкой:

— Вы так выглядите, будто вас отхлестали грязной тряпкой.

У Ахмадши отлегло на сердце:

— Это, наверно, потому, что я под дождь попал.

— Надо было привести себя в порядок, а потом набиваться на знакомства, — сказала она почти примирение; ей тоже показалось, что она встречала где-то этого чудаковатого парня.

— Но ведь мы знакомы, и давным-давно, — поспешил напомнить обрадованный Ахмадша. — Вы Надя Дронова…

— Да. А вы?.. Ахмадша Низамов? Андрюша!.. Так мы вас звали, когда были маленькие! — снова отстраняя его, погасила она нечаянно прорвавшуюся ласку во взгляде и голосе, вспомнив кстати слова Юлии о татарском иге. — Я тоже только что из Светлогорска. Попутчица пригласила сюда — умыться, прежде чем ехать на комбинат. Сейчас я отомщу вам. Тогда вы поймете, как мне неловко…

Легко ступая босыми ногами, Надя взбежала на крылечко и вскоре вернулась с полным кувшином воды.

— Берите мыло!

Ахмадша, не поняв приказа, стоял, опустив руки, и не отводил взгляда от лица девушки, со слегка покрасневшими после умывания веками. Тонкие ее волосы, быстро просыхая и свертываясь в крупные пушистые завитки, светло блестели.

— Ну что вы так воззрились? Я хочу помочь вам умыться.

— Можно ли! — почти испугался он.

— Зато будем квиты! Когда мы раньше играли вместе, вы были тихим, серьезным мальчиком, но мне удавалось командовать вами. А теперь не слушаетесь? — Надя окатила водой его покорно склоненную голову и засмеялась, глядя, как стекают на землю сразу почерневшие струйки. — Я приехала тоже вся в пыли.

Герани на окошке тем временем словно ожили: кивали красными шапочками, между плотными, замшево-теплыми их листьями светились чьи-то глаза. Надя, озоруя, подмигнула любопытным девчатам, посмотрела на Ахмадшу, успевшего вытереться ее полотенцем, и притихла: совсем другой человек стоял перед нею, хотя многое напоминало Андрюшу из их трудной, но незабываемой юности. Вместе переживали войну, нянчили его сестренку, крошку Хаят, работали на колхозных огородах, собирали колоски в полях, самоотверженно рылись во всяком хламе в поисках утильсырья. Однажды Надя упала, разорвала железякой совсем новое пальтишко и очень плакала то ли от испуга, то ли от ушиба, да и обновку было жалко, а Андрюша-Ахмадша заботливо отряхивал ее и говорил:

— Что же ты плачешь? Представь себе, на заводе из этой болванки сделают пулемет. Значит, ты сейчас стреляешь по фашистам! — Она засмеялась сквозь слезы.

Потом строился город в степи, а они, подростки, часто встречались на субботниках и воскресниках. У Андрюши смешно ломался голос, плечи и руки налились силой, но он отчего-то стал еще сдержаннее, застенчивее. А сейчас его светло-серые глаза смотрят так, что у нее сердце вдруг заколотилось. Как он, однако, переменился!

Вот когда ей по-настоящему сделалось неловко, но уже из-за собственной вольности, оттого, что она стояла перед ним босая, непричесанная, в промокшей майке. Стараясь скрыть смущение, она сказала резко:

— Счастливого пути. Поговорили. Ну и все!

Дронов встал рано. Прежде чем уйти из дома, или, как громко ее называл, дачи, просто-напросто барака из двух маленьких срубов на сваях с закрытой верандой, прилепившихся в ряд под крутым берегом Камы, он еще раз проверил, как уборщица приготовила для Нади угол за ширмой в проходной комнате. Узкая кровать у самого окна, столик-тумба с букетом полевых цветов, подвесной шкафчик, шифоньер для белья и платья даже с зеркалом, а на веранде качалка — понежиться в ясную погоду. Самому Дронову рассиживать и нежиться было некогда. Он очень любил дочь, но до сих пор смотрел на нее, как на ребенка, словно и не заметил, сколько лет пронеслось с тех пор, когда она впервые сказала ему «папа».

Не годы запоминались, а все, что сделано за это время. Но уже надоело ему, имея семью, жить бобылем, да и Дина Ивановна устала от постоянной разлуки. Видимо, возраст у обоих начал сказываться: потянуло к спокойному семейному очагу. Строительство в Камске оказалось счастливым выходом из положения: тут они будут почти рядом. Вот только бы поскорее проложили асфальтовую дорогу! А если и Надя переберется сюда, то лучшего не придумаешь.

«Нефть — основа экономики», — часто слышала она от матери.

«Из нефти и газа можно сделать все», — говорил Дронов еще в те времена, когда Надя бегала в одних трусиках, с бантом на кудрявой голове.

С некоторых пор он считает, что самое почетное звание на земле — это химик, а самый интересный раздел химии — переработка нефти и газа, поэтому и не чает, как бы поскорее дорваться до выпуска продукции в новешеньких своих цехах.

Вот он стоит в спальне на «дикой» даче, бывшей лодочной станции, и укладывает — втискивает — еще одну папку в битком набитый портфель. Письменный стол, занявший жилплощадь наравне с кроватью, завален книгами и чертежами (квартиры в городе у директора будущего химкомбината еще нет), и даже плита с духовкой в проходной, теперь Надиной, комнате тоже напоминает о канцелярии: застлана листом цветного картона и затерялась под наплывом ватманов, калек, деловых бумаг, распирающих скоросшиватели; газеты и журналы — прямо на полу стопами.

Плита — на случай холодной погоды. Но весна нынче теплая, а дел у директора столько, что ему не хватает ни дня, ни ночи: захлестывают и в дни отдыха.

Зато кругом красота! Если посмотришь в окошко хоть из домика, хоть с застекленной веранды, то увидишь, как широким разливом идет река, и впечатление такое, будто находишься на пароходе. Сбежишь по трапу с открытой террасы, тоже на сваях, пристроенной к веранде вплотную под отвесом береговой кручи, зашуршат под ногами белый плитняк и ноздреватые куски известняка, и сразу — вода. Купание — прелесть!