Борис Изюмский - Подполковник Ковалев

Ковалеву вспомнилось, как Галинка, когда он в юности провожал ее домой, сказала: «Снег хрустит, будто кролик капусту жует».

Нахлынула теплая волна грусти по ушедшей молодости.

…Сергей Павлович начал расспрашивать Ковалева о его семье, службе, рассказал о своей работе, об инспектировании училищ, о том, что думает по дороге домой, в Москву, завернуть в родной артполк.

— Чадам своим и врачевательнице передай поклон.

— Непременно…

— И Антонине Васильевне.

— Передам. А когда вы видели последний раз Суркова? — спросил Ковалев.

— Недавно был у меня. С Катариной и Иваном…

Отправив Боканова ночным поездом, Ковалев пошел в гостиницу для приезжих офицеров. «Все же нам здорово повезло, что именно Бокановы пестовали нас в детстве и юности», — думал он. К офицерам-фронтовикам — а в полку Ковалева их осталось три человека — Владимир Петрович относился особенно бережно. Это шло и от памяти об отце, и от преклонения перед всеми людьми, честно прошедшими суровое испытание.

В жарко натопленной комнате гостиницы накурено. Ярко горит под самым потолком лампочка без абажура, слепит глаза. На одной кровати лежит Авилкин, справа и слева от него, на своих кроватях, в нижних рубашках — Снопков и Каменюка. Щегольской китель Снопкова, с орденскими планками под целлулоидом, висит рядом на стуле.

Снопков то и дело выбивает трубку, а Каменюка тычет окурок в пепельницу, стоящую на голом животе Авилкина.

— Увы, — говорит Снопков, — я своей лысиной уже перегнал кое-кого из наших воспитателей. Шевелюра нам только снится…

— Ну, а дети у тебя хоть курчавые? — хитровато суживает зеленые глаза Авилкин и прочно устанавливает пепельницу на животе.

— Могу успокоить: оба парня курчавые.

— А ты не запамятовал, скромняга, — спрашивает Авилкина Артем Иванович, — как хулиганил на уроке преподавательницы русского языка Дворецкой?

— Я-а-а?! Не может быть! — протестуя, воскликнул Авилкин и приподнялся на локте, рукой придерживая пепельницу.

— Еще как может быть! На твоем счету было столько подобных невинных деяний…

Пожилая, с длинным красным лицом, Дворецкая, вечно неряшливо причесанная и небрежно одетая, появилась однажды в классе в узеньких белых погонах с одной маленькой звездочкой. Из-под платья зеленого габардина выглядывали кружева. Авилкин умудрился сунуть ей в карман записку: «Товарищ младший лейтенант, подбирите кружева».

Дворецкая прочитала записку и невозмутимо сказала:

— «Подберите» пишется через «е».

Сейчас, когда Каменюка напомнил эту историю, Авилкин расхохотался, при этом его большой живот долго подрагивал вместе с пепельницей.

— Был изрядным шалопаем, — согласился Авилкин. — Я еще лейтенантом в отпуск к бабушке приехал, так она собрала знакомых старушек, дедов. Один из них — Власыч — с недоумением спросил, глядя на меня: «Кто ж те люди, что из тебя, дуралея, человека сделали?»

— Хорошего? — невинненьким голосом поинтересовался Каменюка, прищурив левый глаз.

— Вполне, — без ложной скромности подтвердил Авилкин. — А ты, Артем, помнишь, как тебя ножом пырнули на танцплощадке?

Еще бы! Он ушел в самоволку через лаз дальнем углу забора и очутился в парке на танцплощадке. Заступился за девчонку, а бандюга ударил его ножом в бок, к счастью, неглубоко. Друзья Артема переправили его в училище тем же ходом. Когда Каменюка шел по двору, его остановил генерал Полуэктов.

— Как дела, суворовец Каменюка?

Артем выпрямился.

— Отлично, товарищ генерал!

— Ну-ну, — произнес Полуэктов, — так и продолжайте, — и отошел дальше.

А Каменюка, потеряв сознание, стал валиться. Друзья подхватили его, принесли в санчасть, умоляюще просили медсестру:

— Тетя Нюся, сделайте перевязку, только чтобы никто не знал…

— Спартанец, — добродушно пробурчал Авилкин, глядя смешливо на Артема Ивановича, — и джентльмен…

«Чего это Авилка заговорил о джентльменстве, — вскинул брови Каменюка, — уж не о Василисе ли пронюхал?»

В тринадцать лет Артем тайно влюбился в розовощекую, с льняными волосами помощницу библиотекаря Марии Семеновны — Василису. Чтобы увидеть ее из окна, полез вечером по водосточной трубе на третий этаж, но был перехвачен командиром первой роты подполковником Русановым. Об истинной причине этих цирковых упражнений никто, конечно, не знал, разве что сама Василиса догадывалась.

Каменюке очень хотелось зайти сегодня домой к Василисе Ивановне. Ей уже под пятьдесят, у нее давно своя семья. Но что-то остановило Артема. Может быть, боязнь разрушить святой образ Василисы детских лет?

В авиаучилище ему как-то пришлось пережить нелегкие минуты. При посадке заело шасси. Нависла катастрофа. И вот тогда, вдруг вспомнив Василису, он даже насвистывать стал что-то дерзкое. Дал каскад фигур… и шасси подчинилось.

Вероятно, Василисы где-то рядом с нами всю жизнь.

— Я как приехал сегодня сюда, — сказал Снопков, мечтательно глядя в потолок, — сразу побежал во двор посмотреть на тополь, что сажал четверть века назад. Красавец! Помнишь, Володя?

Ковалев молча кивнул головой.

— Да, время скачет, — вздохнул Авилкин, — казалось, давно ли майор Веденкин гонял меня, как куцего зайца, по хронологии, а Гаршев сердито опрашивал: «Чайку попить хотите?» И вот…

— Хороший был старик, — мягко произнес Артем Иванович, и глаза его приобрели задумчивое выражение, их изнутри словно бы озарило теплым светом. — Когда Семен Герасимович впервые вошел в класс в погонах младшего лейтенанта интендантской службы, мы его радостно приветствовали: «Здравия желаем, товарищ мла-а-а-а-адший лейтенант!» — «Почему так протяжно?» — поинтересовался он.

Артем Иванович произнес эту фразу немного в нос, голосом очень похожим на голос Гаршева.

«— Считаем вас достойным более высокого звания!» — «Кхе… Кхе… Не переоцениваете ли вы мои довольно скромные воинские достоинства?»— «Никак нет!» — хором ответили мы.

— Фу, ироды, живот продырявили! — Встав с койки, Авилкин в одних трусах подошел к корзине в углу комнаты, вытряхнул в нее окурки и пепел. — Тутукин наш, — сказал он, — вызывает во мне желание как-то его приласкать, что ли… опекать. Ей-богу, начну с того, что пришлю Владимиру Ивановичу роскошную оправу для очков. — Сев на койку, Авилкин спросил: — Можно похвастаться?

— Вали, — великодушно разрешил Каменюка.

— В прошлом месяце добыл для своей дивизии автомат-хлебозавод. Во время марша на колесах буханки выпекает, — зачастил Павел Анатольевич. — Представляете: солдатский привал, подъезжает эта хлебопекарня и с ходу раздает горячие, хрусткие буханочки — высший класс!.

— Слава начпроду! — провозгласил Каменюка.

— Слава! — поддержал Снопков.