Борис Изюмский - Подполковник Ковалев

Черт возьми, даже любимый голос не всегда кстати.

Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.

Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.

— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…

Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.

— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.

Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»

Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.

— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?

Ответ: Только одна… — смерть.

Ввиду начавшейся двенадцатой в этот день атаки немцев докладчик от заключительного слова отказался».

Васильев помолчал. Медленно спрятал листок в карман кителя.

— И еще хочу рассказать вам о сталинградском Данко…

Майор сделал шаг вперед, остановился напротив Дроздова.

— Идут бои у стен завода «Красный Октябрь». Шестьдесят дней и ночей. Матрос Михаил Паникахо из 193-й дивизии, увидя фашистский танк, прорвавшийся на центральную улицу поселка, бросился наперерез. В руках у него — бутылка с горючей смесью. Пуля разбила бутылку. Михаил стал гореть. Но второй бутылкой ударил по решетке моторного люка. Взорвал танк и погиб сам.

В зале мертвая тишина.

«Вот это люди», — восхищенно думает Дроздов.

«А как бы я… если под Сталинградом?.. — мысленно спрашивает себя Грунев. — Я бы мог?..»

Сержант Крамов хмурит брови: «На учениях ясно станет, чего мы стоим».

— В предстоящих вам «боях», — тихо заканчивает майор Васильев, — вы отчитаетесь перед Родиной… «Бои» пройдут на земле, обильно впитавшей кровь ваших отцов и дедов…

Ковалев приехал в полк по сигналу «Тревога!». Дежурный по части капитан Градов после официального доклада, понизив голос, доверительно сообщил:

— Старший посредник полковник Гербов у вас в кабинете…

— Гербов?! — поразился Ковалев.

— Так точно, — не понимая, почему командир полка столь необычно воспринял это известие, подтвердил капитан и, словно успокаивая, добавил: — Документ посредника он мне предъявил.

Владимир Петрович быстро подошел к двери своего кабинета, распахнул ее. Семен, заканчивая разговор по телефону, положил трубку. От неожиданности, радости, необычности встречи Ковалев на секунду застыл, потом начал было:

— Товарищ полковник…

Но Гербов крупным шагом пересек кабинет, обнял друга:

«Вот как довелось встретиться!»

Минутой позже сказал.

— Получай задание, — и протянул Ковалеву запечатанный конверт.

Владимир Петрович, прочитав задание, позвонил дежурному по части:

— Немедля вызовите командиров подразделений для получения задач.

— Есть…

Сигнал «Тревога!» вспыхнул на электрическом табло дежурного в час семнадцать минут ночи. Взревела сирена. Зазвонили телефоны. Дневальные в казармах полка прокричали:

— Рота, подъем! Тревога!

Недолгий водоворот, разбор оружия — и казармы опустели. Зарокотали в парках боевые машины, и скоро потянулись их колонны по спящему городу, в степь.

Лейтенант Санчилов сидит в первой машине. От Борзенкова он получил задачу: его взвод в боевом разведывательном дозоре, вся рота действует как головная походная застава и потому вышла раньше остальных.

Метет сухой снег. Бешеный ветер бьет снежными зарядами по бронетранспортерам, тщится задержать их.

Ни огней, ни остановок..

Сначала пытается развлечь всех в машине своими неисчерпаемыми историями рядовой Антон Хворыська. Он начинен побасенками, случаями из армейской жизни.

«Между прочим, была такая история…» — обычно начинал Антон и рассказывал о злоключениях сапожника, что после повара важнейшее лицо в роте. При этом все поглядывали на Азата: тот лихо подбивал им подметки и набойки.

Или о том, как один рассеянный солдат пошел в увольнение и только на главной улице, у витрины, обнаружил: фуражку-то надел он козырьком назад. И все знали — речь идет, конечно же, о Груне. На Хворыську не сердились за его шутки, даже любили их. Во время рассказа мускул на лице у него не дрогнет, глаз не моргнет. Голос ровный, глуховатый, словно бы даже бесцветный. А «между строк» таится, плещется смех, но вроде бы Антон к нему никакого отношения не имеет.

Сегодня начал он с рассказа о своем деде, что служил в царской армии.

— Между прочим, была такая история… — пересиливая шум мотора, привычно произносит Хворыська. — Приехал в их полк инспектирующий генерал. Сами понимаете — пер-со-на!.. Пошел на урок словесности. Вызывает моего деда: «А скажи-ка, братец, э-э-э, кто такой Ганнибал?»— «Жеребец второго взвода, ваше превосходительство!» — браво отчеканивает дед. «Дур-рак! Полководец!» — рассердился генерал, аж посинел. «Никак нет, ваше превосходительство! Полководец в третьем взводе… На левую ногу захромал…»

Дроздов хохочет:

— Вот то словесность!

— Ну, это давняя быль, а я вам посвежее расскажу.

Все затихли: что еще выдумает балагур?

— Решил один наш модник усы отрастить, — продолжал Хворыська. — Я его спрашивай: «Зачем они тебе?» — «А как же, — отвечает, — на что я буду наматывать указания сержанта Крамова?»

Дроздов расхохотался пуще прежнего, понимая, что это скорее всего камушек в его огород.

— Ты только о других… А о себе?..

— Пож-жалуйста! — охотно соглашается Антон. — В прошлый раз я почему в баню не поехал?

Он сделал паузу.

— Сержант накануне мне персональную организовал.

Крамов довольно подергал себя за мочку уха: «Шути, шути, а банька та тебе на пользу пошла».

Наконец и Антону надоедает развлекать друзей, он умолкает.

Машина продолжает свой бег. Час за часом…

Дроздова начинает клонить ко сну. Он делает движения, как на гимнастике: руки вверх и — к плечам, вверх и — к плечам.

В прошлый раз, во время дальнего ночного марша, когда водители бронетранспортеров стали клевать носами, командир полка приказал остановить на несколько минут боевые машины, предложил побороться шеренга на шеренгу, а потом водителям, советовал пожевать сухари — сон как рукой сняло.

«Люда, небось, спит, как сурочек, — с нежностью думает Дроздов, — и не представляет, как это — мчаться по тревоге… Интересно, а что там мой Тайфун?»