Зоя Прокопьева - Лиюшка

Тихая гладь воды дышала покоем. Тонким дымком с каменистых берегов поднимался туман и стлался над замершим, неподвижным озером. Далеко за горами дотлевал закат, и слабые его отблески тихо таяли в темной воде у плотика.

— Давайте по маленькой, — предложил кто-то. — За удачу Шабалина.

И на столе появились высокие пузатые бокалы, затем коньяк.

— Лидия Петровна, Лидушка! — кричал Шабалин. — Я держу твой бокал… Где ты?

— Иду, — сказала она, неся тарелку с земляникой.

Она была возбуждена, красива. Черные волосы она носила коротко, зачесывая со лба и опуская на виски аккуратные завитки. Ее короткое белое платье-рубашка со стежкой черных пуговиц спереди оттеняло загар. На черных туфлях сияли, переливались большие пряжки, и мужчины молча посматривали на их тревожащий лучистый блеск от костра, на ее стройные ноги.

Неожиданно начал моросить дождь. Все перебрались в дом, лишь Шабалин, прыгая и радуясь, как ребенок, мужественно мок под дождем, оберегая свое ароматное сокровище.

Наконец он сбегал в дом за блюдом, снял шампуры и разворошил костер.

В доме, в небольшом, но уютном зале, то вспыхивала, то никла нежная музыка, на столе горели свечи. Мужчины, поснимав пиджаки и галстуки, сидели в креслах и говорили о работе.

— А я считаю, — выкрикивал с горячностью молодости маленький, кругленький Сахаров, — мы обязаны дать это чертово топливо. И мы дадим его!..

Шабалин внес дымящийся шашлык. Все оживились.

— Да здравствует Стас и его новый рецепт изготовления шашлыка! Ура-а! — смеясь, крикнула Лидия Петровна.

— Жениться мне на тебе, что ли? — сказал Стас, делая озабоченное лицо и водружая на середину стола блюдо.

— Нет, — твердо сказала она, расставляя на белой скатерти тарелки, — тебе нужна жена без всяких творческих порывов, которая бы жила только для тебя: мыла, стирала, растила детей, по утрам подносила галстук и кофе. А мне нужен муж, который бы жил для меня, потому что двое заумных в семье — уже скучно.

— За такую речь я, пожалуй, выпью… Садись рядом со мной, Ладушка.

Первый тост был за хозяина, второй за женщину в науке, остальные все крутились где-то возле стендов, молекул и формул.

Вскоре Шабалина потянуло на лирику. Дождавшись джазовой музыки, он расшаркался перед Лидией Петровной. Танцевали в уголке у книжных полок. Быстро опьянев, он сказал:

— Хватит… отдохнем…

Весь вечер он ходил следом за ней, и когда она подсела к мужчинам и включилась в спор, он прислушался и сказал:

— Лидка, не мыркай! — И пошатнувшись, добавил: — Чего тебе делать в науке? Ты — баба…

— Деградируешь, милый Стас, — сказала она, медленно вскинув голову и сузив глаза. На ее нервном лице медленно гасла улыбка.

— А я повторяю: нельзя допускать баб в науку… Вы должны выращивать детей и розы…

— Кюри и наша соотечественница Софья Ковалевская, может быть, и выращивали розы.

— О! — Стас грузно сел рядом с ней в кресло, откинулся и закрыл холодные помутневшие глаза.

— А вы, вы против этих женщин просто бездари, — горячо говорила она. — В наше время кандидат — это рядовой инженер, а доктор чуть грамотнее его…

Шабалин пошевелился, полуоткрыл глаза:

— Не надо так пространно, Лидия Петровна… Я сдаюсь. Мы не гении… Мука просеивается, отруби остаются. Но без муки нет хлеба… То бишь… Что я хотел сказать?.. — Встряхнув головой, он, покачиваясь, встал и брякнулся перед ней на колени:

— Ладушка, подари мне сына, а? — Он обнял ее ноги и всхлипнул, и преданно опустил тяжелую, горячую голову с жесткими, начинающими седеть волосами.

— Встань, отрок! — сказал аспирант Николай Макушкин, взяв под мышки и поднимая Шабалина. — Тебе надо срочно испить пару чашек крепкого чая.

Лидия Петровна нашла взглядом Павла Ивановича, и он кивнул ей. Она встала и пошла на кухню. Павел Иванович вышел следом. Там его встретили ее зыбкие темные глаза. Он положил на ее плечо руку и, чувствуя, как она напряглась, сказал:

— Ты не слушай Шабалина. Ты талантлива и молода. Ты еще многое сделаешь. Разве не натворила ты шума своей диссертацией?.. Просто он очень любит тебя… Ты полюби его, а?.. Ах, да… Ты прости, я тоже пьян, — сказал он грустно.

Она высвободила плечо и стала заваривать чай.

— Да пусть тебе жизнь подарит все земные радости! — сказал он и плеснул в бокал коньяка. — Выпьем за это! — Сел и придвинул к столу стул для нее. — Я устал. Завтра я начну отдыхать…

— Павел, возьми меня в жены, — сказала она серьезно. Она первый раз назвала его так по-домашнему, и он улыбнулся, пряча глаза от ее зоркого, умного взгляда и бледных, нежных губ. Губы она не красила.

— Я не смогу жить только для тебя.

— Я чепуху тогда говорила.

— Не думаю, — покачал он головой.

Она отпила глоток и тихо сказала:

— Павел, я б подарила тебе сына… Ты необходим мне… Мне возле тебя почему-то спокойно, светло, как возле мамы…

— Утешила, — рассмеялся он и, отрезвев, вдруг понял, что говорит она ему об этом серьезно, что как бы она ни силилась свести весь разговор в шутку — глаза ее трезвы и печальны.

И когда поздней ночью стали собираться по домам, она сказала, что остается, что завтра выходной и надо полить землянику и цветы в тёкинском саду. Услышав это, Шабалин схватился за сердце и лег на кушетку, бледнея, сказал:

— Я умираю.

Она испугалась, начала отпаивать его холодной водой, мочить голову:

— Ребята, вызовите «Скорую!»

Шабалин, украдчиво приоткрыл глаз и, увидев склонившегося над собой Павла Ивановича, незаметно подмигнул ему.

— Хорошо, Лидия Петровна, — мягко сказал Павел Иванович. — Я вызову «Скорую». — И проводив гостей, чувствуя какое-то необъяснимое облегчение, он посидел на валуне у озера и, озябнув, пошел спать.

Под утро его разбудил Шабалин.

— Шеф, — позвал он тихо, — а шеф? Встань, испей чашечку чая. Наступит изумительное облегчение, и расцветет утро.

Он поставил чашку на тумбочку и, просветленный, присел на кровать.

— Она спит в кресле. Свернулась, как белый котенок… Всем надобно счастье: жена, добрый человек, чуткость и взаимопонимание… У нас с тобой этого нет. Ты слышишь, Павел, мы — нищие…

А Павел Иванович, проснувшись, вспомнил, как имитировал Шабалин сердечный приступ, негромко рассмеялся.

…Валя шевельнулась. По ее руке долго брела божья коровка и, запутавшись в пушистых русых волосах у виска, стала биться.

Павел Иванович осторожно освободил ее и пожалел об этом. Потому что она, ошалев от свободы, полетела и ударилась о ствол сосны.

— Как я долго спала! — открыв удивленные глаза, сказала Валя.

«Милая моя, хорошая, как же мы теперь?» — грустно подумал он и поцеловал ее снова.