Рустам Валеев - Родня

Машина густо, тепло урчала и ладно подрагивала, отзываясь на малейшее шевеление ступни здоровым чистым звуком. Но стоило выехать на дорогу, ведущую в Солодянку, на карьер, как снова он ощутил тошноту и головокружение и некоторое время ехал, высунув голову на студеный, освежающий ветер.

Пока загружали его машину, он стоял на подножке, тоже на ветру.

…Он двинул машину в гору, и тут среди натужного сильного шума ему вроде послышалось, что задний мост г у д и т, и он, вот-вот готовый сбросить газ, но, продолжая нажимать на акселератор, ждал скрежета, треска крошащихся зубьев шестерен. Но вот машина одолела подъем, пошла по ровной дороге — никакого гудения. Померещилось. Значит, вряд ли он способен сейчас различать оттенки густого, многослойного шума. Надо поскорей добраться до города, поесть и попить чаю, поставить машину во дворе и поспать часок.

И он спешил. Впереди он видел кутерьму пыли и знал, что так будет на всем протяжении пути и что ухо надо востро держать, и в просветах между колебаниями непроглядной этой пыли надо углядеть лежащую впереди дорогу — пустую или со встречным транспортом — и потом, зная, что и тебя встречный шофер видел и теперь угадывает твое продвижение, ехать вроде на ощупь, но уж наверняка.

Туча поколебалась, и впереди он увидел медленно движущийся грузовик, но когда опять мгла пыли нависла над дорогой и когда продвинулся он ровно, по его расчетам, настолько, чтобы увидеть встречную машину влево от себя, он вдруг увидел ее прямо перед собой — неподвижную, с задранным капотом. И, чтобы не обрушиться на нее всею гибельной тяжестью, он резко поворотил вправо… Его отбросило к противоположной дверце, затем опять к рулю, а в следующее мгновение он лежал глубоко на дне, точнее, на потолке кабины, и баранка нависала как раз над лицом у него.

Он долго выбирался из кабины. Стекло в дверце было разбито, и он мог бы вылезть в это отверстие, но не захотел — на карачках, унизительно корчась, — а долго, упорно крутил ручку замка и наконец открыл дверцу и вылез наружу. Подтягивая ноющую затяжелевшую ногу, он отошел на несколько шагов от машины и стал смотреть на нее, постанывая, покачиваясь, с укоризной и состраданием. Крыло было сильно помято, угол кабины свернут, а защитный козырек над кабиной вплотную придавлен к крыше кабины, и крыша тоже была вдавлена вовнутрь. Он приблизился к машине, лег плашмя на бугристую от пучков ковыля землю и стал разглядывать козырек. Он ощутил слабое дуновение тепла от машины, теплую робкую неподвижность ее и только потом принял шум и холод раннего, все еще подслеповатого пространства степи.

Медленно поднявшись, он отряхнул хлопками руки пыль…

Он стоял в стороне, шагах, наверно, в двадцати, в покорной, тихой позе, пока машину зацепляли тросами и юркий напряженный трактор поднимал ее.

Когда ему сказали: «Езжай… твое счастье, что инспекция дрыхнет!», он, подтягивая больную ногу, вперевалку, как после драки, в которой ему наподдавали сильно, но не повергли его упрямства и устойчивости, пошел к машине и сел в нее.

Он медлил, и ему опять посоветовали драпать. Однако он вернулся на карьер, загрузился и потом поехал в город.

Длинный Заки долго смотрел, как уходит, потряхиваясь, в сумеречно-серую улицу дежурная машина и как неотрывно, густо волочится за нею пыль. Потом он сел на скамейку у своих ворот и почувствовал приятную уединенность в этой прохладной, пасмурной пустынности улицы.

Он хорошо понимал, что всякое может с парнем случиться: или начальник гаража заподозрит, или автоинспектор на тракте остановит… да мало ли неприятностей подстерегает шофера в дороге!

Посидев, поразмыслив, он отправился досыпать. И крепко спал — жена едва добудилась. Он хмуро спросил, что ей понадобилось.

— Сосед спрашивает.

Он вскочил, огладил большой ладонью, точно лапой, сонное лицо; в прихожей сдернул с гвоздя плащ и простер его за собой, выбегая в сенцы.

У ворот стоял грузовик с помятым крылом и разбитыми стеклами, с придавленным козырьком над кабиной, а около грузовика, покаянно, скорбно ссутулившись, стоял Апуш.

— Ты всегда меня выручал, дядя Заки.

— Ничего, — ответил Длинный Заки, — придумаем что-нибудь… Вот что! К Филимонову поедем. Он зубному технику Кацу поправлял «Волгу», вдребезги была разбита. За тыщу триста он вернул ей прежний вид.

— Спасибо, дядя Заки. — Упоминание о деньгах не смутило его, а только укрепило уверенность в мастерстве Филимонова, которому зубной техник не мог ни за что ни про что отвалить тыщу триста рублей.

Поехали. Пришлось будить Филимонова, который отдыхал после ночной смены. Машину загнали во двор, и Филимонов, оглянув ее, направился к клетушке и отпер дверцу. Втроем стали вытаскивать домкраты, мешочки с песком, деревянные молотки и молот, оправки округлых, полуовальных, угольных форм, и все это сложили на широкий брезент, расстеленный около автомобиля. Затем, подумав, Филимонов вынес из клетушки газосварочный аппарат, поставил его на брезент и закурил.

Затем Филимонов подвел их к груде нераспиленных дров. Откатив ногою бревнышко, он взял его под мышку и понес к машине. Другое бревнышко Длинный Заки и Апуш понесли вдвоем. Филимонов поставил свое бревно, привалив его к кабине, и оно этак на полметра оказалось выше кабины с придавленным к ее верху козырьком.

— В самый раз!

От второго бревнышка они отпилили столько, что оно сравнялось с первым. Филимонов велел Апушу сесть в кабину и медленно подымать кузов, пока он не крикнет ему. Мотор завелся быстро, и это обнадеживающе подействовало на Апуша. Он медленно повел от себя рычаг опрокидывателя.

— Стой! — крикнул Филимонов. — Сиди, — с улыбкой махнул он Апушу и, обхватив бревно поперек, стал подтаскивать к кабине. Длинный Заки тащил другое на противоположную сторону. Апуш давно уже сообразил: стояки упрутся в опускающийся козырек и распрямят его. По знаку Филимонова он потянул рычаг опрокидывателя на себя…

Мужики, отбросив бревна, кричали ему, чтобы он глушил мотор и выходил поглядеть, а он сидел, одуревший от радости, и словно не понимал их. Наконец он вышел, увидел, что козырек занимает прежнее положение, тут губы у него задрожали, он пробормотал еле слышно:

— Спасибо, мужики…

А Филимонов опять погнал его в кабину, опять приказал откинуть кузов, потом он скинул ватник, с Длинным Заки они подхватили увесистый мешок с песком и кинули его сперва на подножку, затем на капот, а с капота на верх кабины. Забравшись в кабину, Филимонов принялся стучать деревянным молотком по вдавленной вовнутрь крыше кабины. Он долго так стучал, и Длинный Заки начал зябнуть. Апуш, бледный от усталости и холода, не двигался с места и, как заколдованный, следил за действиями Филимонова.