Михаил Алексеев - Большевики

— Где Фролов? — спросил Михеев.

— Там, — Федор махнул рукой в сторону стоянки, расплывавшейся в светлых сумерках: — поучает стариков.

— Молодец, умеет подойти к крестьянам. Ну, что нового из местечка слышно?

— Новости есть да только не последние. Два дня тому назад получил донесения… Чаще не могу получать. И сорокаверстное расстояние мешает, да и опасно. На несколько верст кругом местечка расставлены посты. По лесу всюду шныряют казачьи разъезды.

— Что в сводке нового?

— Наблюдаются симптомы разложения среди казаков, особенно среди молодых. Офицерня дерется на дуэлях — развратничает. Симпатия населения уже на нашей стороне. Мои ребята в местечке сеют панику. Жалко только, Колю убили во время вашего освобождения.

— А кто он был?

— Мой старший информатор… Убитый лежал несколько дней — не разрешали хоронить.

Пришел Арон, молчаливый и сгорбившийся.

— Что с тобою? — спросил Федор.

— Ничего. Нездоровится…

За ужином Арон не ел. Был неразговорчив.

— Не позвать ли нам Феню? — предложил Федор. — Она все-таки кое-что в медицине понимает.

— Не поможет, — сказал с кривой улыбкой Арон. — Вот я лучше засну. Только пусть председатель ко мне не лезет — надоел.

Ночью Михеев несколько раз просыпался. И каждый раз слышал, как Арон беспокойно ворочался с боку на бок. Вставал. Ходил возле палатки и вновь ложился.

С утра пошел проливной дождь. Несколько часов непрерывно падала вода, затопив поляну грязной мутью. Над водою качались стебельки травы. Плавали большие дождевые пузыри. Внезапно дождь затих. Изо всех шалашей-землянок вышли босоногие партизаны с засученными по колено штанами.

— Чорт побери — этого еще не доставало, — ворчал сердито Арон. — У мокрых людей и настроение будет подмоченное.

— Я тоже боюсь за наших героев — партизанов, особенно за старых хрычей — они до сих пор все молчат.

Мимо землянки прошла баба, с юбкой, вздернутой повыше колен. Мясистые толстые ноги, точно красные колоды, были забрызганы грязью.

— И еще вот это действует, — указал на нее Федор. — Почти вся наша молодежь оставила дома жен. У крестьян в этом отношении большая простота и продуктивность. А теперь, когда наши соломенные вдовцы видят такие ноги, то их вдвойне тянет домой.

— Да, — согласились с ним остальные. — Надо было бы женщин не принимать.

— Ладно уж, — резко обрезал Арон.

От далекой группы крестьян отделилась одна фигура и, брызгая ко все стороны, прыжками помчалась к ним.

— Никак председатель? сказал Арон. — Так и есть. Председатель по мере приближения все замедлял шаги. Остановился. Мокрою рукою отер пот со лба и сразу выпалил, задыхаясь: — Старики не хотят иттить в караул.

— Почему? — Арон нахмурил брови.

— Сказывать, — довольно, мол, на старости лет дурака валять. Хочут домой. Прощения просить у Деники.

— Много их?

Да старики, почитай, все.

— А другие как?

— Другие молчат… Известно, тоже по дому… Кому не скушно…

— Иди, других назначь в караул. А я к этим сейчас приду.

Председатель рысцою побежал обратно, брызгая на несколько саженей вокруг.

— Я этого ожидал. Выжидать боя с этим народом никак нельзя, — сказал Федор.

— Нужно будет им сказать, — короче соврать, что к нам движутся красные части, сказать им, что получено донесение: дня через три, мол, будут здесь, — предложил Арон.

— Ну, а потом? — спросил Фролов, покусывая бородку.

— А потом? А потом будет видно. Можно будет произвести два-три налета. Но кто может сказать, что будет потом. Мы ничего не знаем даже о том, где наш фронт. В ближайшие дни нужно будет во что бы то ни стало завязать связь с городом. Так дальше продолжать нельзя… Ну, пойдемте, поговорим.

Человек 50 бородачей окружили Арона, Федора, Фролова и Михеева. Лица у них были сосредоточенные и пасмурные. Косили взгляды по сторонам под ноги.

— Ну, товарищи, и караулить не хотите? — проговорил Арон нарочито весело и громко.

— Надоело, — сказал один седой сухой мужик и сердито и отрывисто махнул рукою.

— Еще бы не надоело. Кому такая жизнь не надоест? Так что же, по домам идти, что ли, хотите?

— Знамо дело, — сказали сердито несколько голосов.

— Ну, что же… И ступайте с богом. Неволить не станем.

Среди бородачей пошел ропот недоумения. Они переглядывались.

Смотрели в улыбающееся лицо Арона и недоумевали. С минуту продолжался галдеж. Арон сделал вид, точно он разговаривает с Федором, но вот шум затих и из толпы стал говорить сухой старик.

— Всем можно, что ли?

— Да, кто захочет; только мало, я думаю, таких найдется, каждому помират-то не охота.

— Чего помирать. Может, нам по безграмотности да серости прощение будет…

— Ага! Дожидайся, — протянул Арон. — Мне уже докладывали из местечка, что прошлой ночью, вот так как вы, пришли беглые мужики к генералу, а он и слушать их не стал, а приказал просто повесить.

— А может нас послухает! — не унимался старик.

— Попробуй, — со смехом ответил Арон, потом добавил серьезно: — А те, которые эту белую сволочь хотят совсем прогнать из этих мест, пусть останутся. Бумагу я получил. Красная армия идет нам на подмогу. Через несколько дней здесь будет. С нею вместе мы в два счета разобьем и прогоним врага. А ты, старик, ступай к генералу. Если и казнит он тебя, — а что казнит-то, в этом будь уверен, — то ведь тебе и жизни-то не жалко. Все равно, подыхать скоро!

— Знаем. Слышали! — сердито замахал руками старик. Буде брехать! Красная армия идет… Тоже… Ты намедни — соврал раз! Слышали. Другой раз не обманешь!

— Так, так, Иваныч! — раздавались голоса из толпы.

— Мы эфто уже слыхивали… Поновее чего подай.

— А не верите, — почти вскричал Арон, — то проваливайте. Мы вас не держим. А бумага — вот она. — Арон ударил себя по карману.

— А ты покажь, давай нам, мы посмотрим — протянул руку старик.

— Многого захотели, старик.

— Давай! Ничего там, — заговорили многие голоса из толпы.

В это время из-за землянок вышли два босоногих партизана с винтовками на ремнях. Сильно забрызганные грязью засученные выше колен штаны и подпоясанные веревками рубахи были насквозь вымочены и плотно прилегали к мускулистым телам. Между ними шел, сгорбившись, крестьянин. Могучие плечи у него были опущены. Руки болтались точно чужие. Ноги ступали как придется. Обнаженная седая голова была мокрая от дождя. С седых волос и бороды капала вода. Одет старик был в истрепанный солдатский костюм и сапоги с широкими голенищами. Все внимание толпы сосредоточилось на старике. Три партизана пошли навстречу идущим, внимательно всматриваясь.

— Да никак дядя Федосий, — воскликнул один из них, засматривая в лицо старику.