Александр Грачев - Первая просека

— Подъе-ом!..

У Захара дрогнуло сердце — до того живо представилась ему кавшкола. Ощущение было такое, будто ничто не отделяло его от тех времен, когда каждый день для него начинался этой, ставшей родной, серебристой мелодией «зорьки».

А по лагерю уже потек гомон: «Взвод, становись на зарядку!», «Поживее!», «Становись!», «Бегом!» — и ритмичный, в такт, топот множества ног.

Незадолго до окончания сборов Захар получил из Комсомольска странное письмо: адрес отпечатан на машинке, текст — тоже, всего одна страничка-четвертушка.

«Уважаемый Захар Илларионович, вы, наверно, удивитесь, получив это письмо, потому что не знаете меня. Но зато я хорошо знаю вас и вашу жену через своих друзей, заочно уважаю вас лично, но только не вашу жену. Я не раз слышал от своих друзей, что вы РОГОНОСЕЦ, что ваша жена крутит с инженером Прозоровым, но почему-то не придавала этому значения, разве мало о ком говорят всяких гадостей? Но теперь сама в этом убедилась. И вот узнала ваш адрес и решила, что дальше молчать нельзя. На днях я была в гостях у знакомых, которые живут в вашем подъезде, и засиделась почти до часа ночи. Когда я вышла из двери, то увидела Прозорова, вышедшего из чьей-то квартиры. Лицо его было красным, а сам он был слегка пьян. Я спросила вашу соседку — свою подругу, кто здесь живет, к кому это ходит Прозоров. Она мне ответила, что здесь живут Жернаковы, что сам Жернаков на сборах и что все это время Прозоров частенько по ночам наведывается к его жене. Мне стало очень обидно за вас, и я решила написать вам это письмо. Уважающая вас Н. Юркова».

Раз пять прочитал Захар письмо, стараясь еще и еще раз удостовериться в его содержании. Нет, это невероятно! Как же так — Настенька и Прозоров! Значит, эта история действительно началась еще в дороге и продолжалась на протяжении почти четырех лет?

Тяжелый гнет лег на душу Захара. Столько обманывать, так тонко лгать! Все разом исчезло: и прелесть знойного дня, и смысл его стараний и успехов, и смысл всей жизни. Ведь он не представлял себя без Настеньки, без Наташки, без семьи. Все разом рухнуло. О проклятье! Как же и когда он проглядел все это? Как же он был слеп и глуп, доверившись Настеньке! Ведь ему и в голову не приходило даже тогда, когда Прозоров и Липский принесли подарки по случаю рождения Наташки, что за корректностью отношений скрывается бездна подлости и лицемерия.

Вечером, когда танкисты собрались в палатке, Агафонов внимательно посмотрел на Захара.

— Ты что, захворал, что ли? Чтой-то у тебя болезненный вид.

— Да, плохо себя чувствую, голова трещит, — солгал Захар.

Но потом все-таки не вытерпел, перед отбоем отозвал Агафонова на берег речки.

Они уселись у самой воды. Захар тяжело, со стоном вздохнул.

— Я, кажется, потерял семью, Гриша…

— Ты что, с ума спятил? — Агафонов даже отшатнулся от него.

— Если бы так, то было, наверное, легче.

— Да в чем дело?

— Письмо из Комсомольска получил. Настя сошлась с одним там инженером, — скучно пояснил Захар. — Собственно, не сейчас даже, а еще четыре года назад, когда ехала ко мне. Оказывается, все это время… Ну, а теперь вот осталась одна и, что называется, плюнула на все условности. Пишут, что почти каждый вечер он бывает у нее…

— Не верю! — запротестовал Агафонов. Придирчиво спросил: — От кого письмо?

— Какая-то женщина пишет, дружит с нашими соседями.

— Все равно не верю, Захар, как хочешь! — стоял на своем Агафонов. — Знаю по Новочеркасску, как она тебя любила. Даже Корольков говорил: «И в мыслях у нее только один Захар!» Это когда ты уехал.

— Было время — любила, конечно, а теперь нашла, видать, по себе.

— Слушай, а это не подделка чья-нибудь? — спохватился Агафонов. — У тебя там нет врагов?

— Какие могут быть у меня враги? — отмахнулся Захар. — Девушка одна, собственно, она теперь уже не девушка, замужем, когда-то была на меня в обиде. Дружил с ней, когда приехал на Дальний Восток… Но она не способна на такую подлость. Да и обиды в ней, наверное, не осталось — вместе кончали техникум, защищали дипломы и вообще в хороших отношениях. А потом же у нее муж, и, кажется, они неплохо живут. Есть, правда, один, — вспомнил Захар. — Наш, с Дона, когда-то я его критиковал, так он теперь ищет случая отомстить мне. Но я не думаю, чтобы он был способен на это. Работает в постройкоме, член пленума крайкома комсомола. Нет, он этого не сделает! — решительно произнес Захар.

— А почерк знаком тебе? — допытывался Агафонов.

— Письмо-то на машинке напечатано.

— И адрес.

— И адрес?

— Ну, тогда это липа! — Агафонов решительно мотнул головой. — Честное слово, Захар, липа! И ты на веру ее не бери. Проверь, убедись, а уж потом делай выводы.

На протяжении двух недель, что оставались до конца сборов, Захар не написал ни одного письма домой, хотя за это время получил два от Настеньки; в обоих она с тревогой спрашивала, почему он молчит. Даже командир заметил, что Жернаков стал намного пассивнее, чем прежде, относиться к боевой учебе.

Захар не сообщил Настеньке о своем приезде. Все пережитое невыносимым грузом давило на плечи. Но вот удивительное дело: где-то в самых дальних закоулках души, в подсознании таилось чистое, светлое, ничем не запятнанное чувство любви к Настеньке, тоска по ней. А Наташка! Какая-то она теперь? До боли, до спазм содрогалось сердце при мысли о дочке. И чем ближе к дому, к дверям квартиры, тем сильнее волнение.

Но на стук в дверь никто не откликнулся. Пришлось доставать из чемодана свой ключ. В квартире никого. Значит, Настенька увела Наташку в детский садик, а оттуда пойдет на работу. И сразу ревнивое любопытство: что изменилось в его отсутствие? Кажется, все по-старому. Ага, на его письменном столе новый дерматиновый верх. О, да и стул новый, а вон и второй, у кушетки, на кухне. Нет ли пустых бутылок из-под вина? Ведь он любит выпить. Пустых нет, но в шкафу оказалась нераспечатанная бутылка портвейна. Откуда она? Может быть, для него брала, а он не пришел?

Никогда еще не бывало с Захаром, чтобы он пил один. А тут вдруг захотелось — не то назло кому-то, не то просто от горечи на душе. В духовке нашел жаренную с ветчиной картошку, манную кашу на молоке — Наташкину еду, горячий чай. С трудом откупорил бутылку, налил полный стакан и прямо стоя вытянул все до дна. Есть не хотелось, сжевал несколько хрустящих кружков картошки, поставил сковородку в духовку. Вспомнил про конфеты — подарок Настеньке и Наташке (что бы там ни было, а гостинец нужен, когда возвращаешься домой), достал из кулька леденец и долго сосал его. Вино ударило в голову. Легко, как-то даже весело стало на душе. Забылась боль обиды, и так захотелось сейчас обнять и приласкать Настеньку! В легком винном угаре бродил Захар по квартире, не находя себе никакого занятия и не зная, на что решиться: лечь ли отдыхать или позвонить на работу Настеньке и позвать ее домой? До чего же сиротливо на душе, когда ты один!.. Захар прилег на кушетку, чтобы поразмыслить, да и не заметил, как уснул.