Александр Грачев - Первая просека

Он с жадностью осушил стакан и сделал глубокую затяжку. Потом стал читать. Читал долго, внимательно, снова перечитывал.

Все это время Сергей Петрович следил за выражением его лица. Ни тени волнения, ни малейших признаков страха или растерянности!

Закончив чтение, Ставорский аккуратно сложил листы, постукал пачкой по столу, выравнивая края, спокойно подал их Сергею Петровичу.

— Что ж, каждый волен говорить то, что ему хочется, — заметил он равнодушно. — Лично я не намерен что-либо рассказывать. Готов хоть сейчас под расстрел.

— С этим успеете, ваше благородие, — Сергей Петрович зло улыбнулся. — Вас мы обложили покрепче, чем любого зверя. Спешить некуда, подождем… Уведите арестованного, — коротко приказал он конвоиру.

Ставорскому тут же связали руки и вывели под локти.

В течение целого месяца изо дня в день приводили Ставорского на допрос, и каждый раз разговор кончался одним и тем же — тот отказывался давать какие-либо показания. Потом его перестали вызывать. И тут-то случилось неожиданное. Как-то утром после завтрака он постучал в заслонку «волчка». Охранник осторожно отодвинул заслонку, заглянул сбоку.

— В чем дело?

— Прошу доложить начальству, хочу говорить со следователем.

Тотчас же его привели к Сергею Петровичу.

— Что это с вами случилось, гражданин Ставорский? — не без иронии спросил он.

— Сами будете вести протокол допроса или поручите следователю? — спросил Ставорский, оставив без внимания слова Сергея Петровича.

— Показания дадите следователю. Еще есть вопросы?

— Вопросов нет, но хочу заранее сказать можете арестовывать Гайдука, инженера Майганакова и начальника отдела снабжения Вольского. Все они мои прямые сообщники и должны разделить ответственность вместе со мной.

— Это мы сами решим. Кстати, гражданин Ставорский, где вы сумели добыть орден Красного Знамени?

— Снял с красноармейца, зарубленного вот этой рукой. — Ставорский сжал правую ладонь в крепкий, увесистый кулак и потряс в воздухе.

— Ясно… Уведите! — приказал Сергей Петрович.

На следующий день он читал показания Ставорского.

«Я, русский офицер, потомственный дворянин Шеклецов Дмитрий Гаврилович, имею честь сообщить о себе следующее».

Затем шел перечень его «заслуг»в борьбе с революцией, история бегства за границу и участия в деятельности эмигрантского офицерского союза (место и конкретная организация не указывались).

«Решение перейти советскую границу, — говорилось далее, — принято мной по собственной воле, так как я дал себе слово, насколько это возможно, отомстить Советской власти за надругательства над священными русскими обычаями и исконно русским правопорядком».

Ничего нового, кроме уже известного со слов ранее допрошенных, Ставорский-Шеклецов не сообщил в своих показаниях, а сами показания скорее смахивали на бахвальство. Не очень убедительно звучала и та часть протокола допроса, где арестованный говорил о своих «соучастниках» — Гайдуке, Майганакове и Вольском. Тем не менее Сергей Петрович тут же запросил управление — что предпринять? Оттуда тотчас же поступил ответ: арестовать без промедления.

Сергей Петрович позвонил Платову.

— Федор Андреевич, есть важное дело. Прошу разрешения приехать.

Платов долго читал и перечитывал протокол допроса Ставорского-Шеклецова.

— Какую гадину пригрели! — сказал, наконец, он. — Матерый белогвардеец! Что ж, раз так складывается дело и тем более есть указание управления, я ничего не имею против ареста. Только, пожалуйста, разберитесь повнимательней.

В тот же день были арестованы Гайдук, Майганаков и Вольский.

Велико было негодование Гордея Нилыча, когда его привели в горотдел.

— Що вы робите, що вы робите, сукины дети! — орал он на весь коридор. — Та я ж вас усих пересадю!

Против обыкновения Платов решил не задерживаться в горкоме. Уж целую неделю они с Сережкой собирались на «карасиную зорьку». Каждое утро во время завтрака Сережка сообщал все новые данные о том, кто, где, когда и сколько натаскал на закидушку касаток и чебачков или на удочку карасей.

Но уйти из горкома не удавалось. Звонок из отдела главного механика: в карьере упал ковш на помощника машиниста экскаватора, смяло поясницу и тазовую кость. Звонит женщина: арестовали ее мужа, обвинили в троцкизме, а он неграмотный человек, понятия не имеет о том, что такое троцкизм. Звонок с железнодорожной станции: дежурный докладывает, что пришли три вагона оборудования, простаивают уже вторые сутки, а мехкомбинат и «в ус не дует».

В половине шестого Федор Андреевич предупредил секретаря приемной, чтобы больше никого с ним не соединяли, а сам занялся бумагами, которых накопилась за день целая гора.

Но не прошло и минуты, как дверь открылась. На пороге стояла секретарша.

— Федор Андреевич, звонят из крайкома партии, — доложила она.

Платов быстро поднял трубку.

— Слушаю.

— Товарищ Платов? Говорят из орготдела. За вами выслан самолет. Завтра в семь утра вы должны вылететь в Хабаровск. Понятно? Почему такая спешка? А завтра в двенадцать дня открывается пленум крайкома. Да, внеочередной… В общем ждем вас. Повестку дня узнаете здесь. Материалы? Никаких особенных материалов не нужно, захватите общие данные о стройке. Да, да, ничего больше не нужно. К двенадцати часам чтобы были здесь. Какой самолет? Обычный, аэроклубовский У-2 Да, да…

Долго сидел в раздумье Платов после этого разговора. Потом позвонил сыну, который ждал его с удочками:

— Сережка, сегодня мы опять не сможем поехать с тобой на рыбалку. Валяй, паря, один.

Платов пришел домой уже в сумерки. Сережи еще не было. Вернулся он затемно, когда Федор Андреевич уже укладывался спать.

— Папа, смотри сколько! — Сережа вбежал в спальню со связкой серебристых карасей.

— О-о, так ведь это же великолепная уха! — воскликнул отец.

— Ну вот, видишь. А ты не поехал! — укорял сын. — Все говоришь…

«Какой он большой стал за эти пять лет, настоящий парень!» И у отца почему-то защемило сердце.

— Ладно, сынок, вернусь — обязательно порыбачим.

Он долго не мог заснуть. А когда уже стал дремать, в спальню вошла Анна Архиповна. Уж как она ни старалась все делать бесшумно, укладываясь в свою кровать, Федор Андреевич, услышав ее шаги, спросил:

— Аннушка, ты подготовила мой чемодан?

— Все готово, Федя. Ты до сих пор не спишь?

— Что-то не идет ко мне сон.

— Почему в такой спешке собирается пленум?

— Я сам думаю над этим…

Анна Архиповна улеглась, помолчала, потом, вздохнув, заговорила вполголоса:

— Я ничего не понимаю, Федя, в том, что происходит.

— Да разве только ты одна ломаешь над этим голову? Я думаю, что это, вероятно, перегиб. Когда мы научимся руководить так, чтобы находить точную меру вещей? Я уверен: Сталин, ЦК не знают, что делается в низах, иначе бы не допустили этого…