Александр Грачев - Первая просека

Корольков и Захар давно были закадычными друзьями, еще со станицы. Они вместе вступали в комсомол, вместе решили идти в кавшколу. Правда, дружба их подверглась серьезному испытанию. В бюро была избрана девушка из соседнего хутора — Настя Горошникова. Высокая, статная, она покорила сердца друзей. Захар и Корольков провожали девушку после заседаний бюро. Но пришел срок решить вопрос, кто из них двоих будет безраздельно дружить с Настенькой. Решено было бросить жребий. Он выпал Королькову. Но в первый же вечер, когда Корольков один пошел провожать Настю, она спросила:

— А где Захар?

— Он занят, — как бы между прочим ответил Корольков.

— Да?..

Настенька сразу стала невеселой. И если оживлялась она, то только тогда, когда разговор касался Захара.

Корольков все понял. Об этом он назавтра рассказал Захару и, горько усмехнувшись, заключил:

— Видно, жребий ничего не значит. Тебя она любит.

А осенью она приехала в город, где учился Захар, и поступила в строительный техникум. Что же касается дружбы между Захаром и Корольковым, то после всего, что-произошло, она почему-то стала еще сердечнее.

— Я, Вася, только что вспоминал тебя, — говорил Захар. — Как дела-то?

— А надо бы не сегодня — вчера вспомнить: чуть не угадал к тебе в госпиталь! Понимаешь, рубили мы вчера в зимнем манеже. Наступила моя очередь. Пошел я. А ты же знаешь моего Плутона: только выхватишь клинок, как он голову кверху, морду к небу… И тут случилось такое, что я и сам ничего не успел сообразить: со всех ног грохнулся мой Плутон. Я лицом в опилки, но почему-то крепко держусь шенкелями за бока, а левой рукой за гриву. Когда опомнился, чувствую, что Плутон мой стоит на ногах, а сам я сижу в седле. И главное — клинок в руке! Сообразил, что все в порядке, пришпорил коня и пошел рубить. Так и прошел весь круг, не оставил ни одной лозы. Ребятам со стороны было видней, так они говорят, что я вместе с Плутоном колесом перевернулся. Вот, брат, какие бывают чудеса!

— Ну и как комэск, ничего?

— Благодарность перед строем и трое суток увольнения в город.

— Ну? Вот это здорово!

— А как твое самочувствие?

— Лучше не спрашивай, табак мое дело!

— Что такое?

— Списан подчистую, Вася…

— Да ты что?.. — Серые, с веселой лукавинкой глаза Королькова округлились в недоумении. — Да ты врешь!

— Если бы…

— Значит, серьезно, Захар?

— Неужели этим шутят? На, почитай. С ногой что-то неладно.

Корольков внимательно прочитал бумагу, поданную Захаром, и сразу стал скучным.

— Ну и как теперь? Куда?

— Черт его знает! Ума не приложу.

Они умолкли.

— Слушай, а что, если тебе пойти в ветеринарный институт? Коней ты любишь. Станешь ветврачом и, смотришь, опять в кавалерию попадешь.

Захар некоторое время молчал, потом коротко сказал:

— Вообще-то это дельная мысль. Подумаю. Пойду к Егерю.

— Иди, иди, а то он затомился там без тебя.

Егерь еще издали встретил хозяина легким взволнованным ржанием. Высоко подняв маленькую сухую голову, он насторожил уши, громко всхрапнул. Темно-гнедой, почти вишневой масти, на тонких, стройных ногах, сухопарый, с вислым крупом, он весь грациозно изогнулся, поворачивая голову навстречу Захару, когда тот входил в станок.

— Здравствуй, чертушка! — Захар потрепал шелковистую гриву Егеря, похлопал по шее. — Плетей бы тебе, но с кем грех не случается?.. — Последнее слово произнес почти шепотом — комок подкатил к горлу, сдавил гортань.

А конь уже шарил бархатистыми губами у кармана шинели. Получив кусок сахару, громко хрумкнул, вкусно зашлепал губами, роняя слюну.

Примостившись на кормушке и отставив костыль, долго сидел Захар в гостях у Егеря. Последний раз он навещал своего веселого, добродушного скакуна. Поглаживая лоб Егеря, почесывая у него за ушами, Захар несколько раз смахнул с ресниц влагу.

Вечером весь второй эскадрон уже знал о том, что Захар «списан». Вокруг него собрались курсанты.

— Поступай на завод, Захар! А по вечерам будешь учиться на рабфаке, — советовали ему. — Подготовишься в вуз, и никуда не нужно уезжать — вон сколько их здесь: индустриальный, авиационный, геологоразведочный, химико-технологический, ветеринарный… Неужели не подберешь по душе?

— А жить чем будет? На одну стипендию не очень-то протянешь.

— Учатся же студенты! Не каждый ведь имеет со стороны поддержку.

— Правильно. Будет где-нибудь прирабатывать.

— А где прирабатывать? В грузчики не пойдешь с поломанной ногой.

— Что бы ни было, а надо учиться, Жернаков! — решительно сказал Агафонов, отделенный командир. — Можно будет договориться с командованием школы, чтобы ты мог обедать за счет второго эскадрона.

— Да, но пока он подготовится в институт, нас уже выпустят! А при новом составе вряд ли будет удобно ему, гражданскому, появляться в школьной столовой.

— Это, пожалуй, верно…

— Слушайте, братцы, у меня есть интересное предложение, — выступил вперед курсант Капустин. — Правильно, что, когда Жернаков поступит в институт, мы уже будем командирами взводов, разъедемся по своим частям. Так вот, с того месяца, когда Жернаков поступит в институт, и до тех пор, пока не кончит его, пусть каждый из нас посылает ему по рублю в месяц. А? Как? Для нас рубль — это пустяк, а для него — дорога в жизнь!

Захар, молчавший до сих пор, запротестовал:

— Нет, я не могу. Что я, нищий, что ли?

— Это не подаяние, а товарищеская взаимопомощь, — оборвал его Агафонов. — Правильно предлагает Капустин. Надо поговорить с ребятами. Кто сможет, тот и будет посылать. Разве ты сам не пошел бы на это, случись такое с кем-нибудь из нас? Ну вот, тогда принимай это как заботу товарищей, а не как какое-то там подаяние.

В казарме был объявлен отбой, все улеглись в постели, но Захар долго не мог уснуть. Участие товарищей волновало и трогало его до боли в сердце. Он даже всплакнул в подушку, укрывшись с головой. С тревогой думал он над тем, чем оплатить эту трогательную дружескую заботу. Да, да, он сделает все, чтобы никогда не уронить себя в глазах друзей!..

Что бы там ни случилось, а жизнь все-таки интересна, черт побери!

Захар уже решил идти на механический завод, учеником слесаря, как вдруг обратил внимание на небольшую заметку в газете. В ней сообщалось о мобилизации комсомольцев на новостройки Дальнего Востока. Несколько раз перечитал Захар постановление ЦК, чувствуя, как все сильнее захватывает его эта новость. Потом подошел к карте, висевшей во всю стену, и долго стоял возле нее. Дальний Восток! Край земли… А дальше — синь Тихого океана.

Впервые в жизни Захар почувствовал грандиозность расстояния, и даже мурашки пробежали у него по спине. От Новочеркасска до родной станицы триста километров. До Тихого океана — он смерил карандашом — в тридцать раз больше! Фантазия все больше распалялась, душа трепетала перед новым, неведомым, неотразимо заманчивым. Вместе с Дерсу Узала он уже пробирался сквозь безлюдные, полные опасностей дебри Сихотэ-Алиня; спускался по быстрым таежным речкам; ходил в дозоре на границе, выслеживая диверсанта; взобравшись на скалу, слушал грохот океанских волн… О, вот она — цель, вот он — край, где можно стать героем! «Нога? Заживет! Настенька? Да, она вернется с практики не раньше чем через две недели… Пожалуй, уже не застанет. Нужно сейчас же написать ей! Нет, не сейчас, а когда все выяснится окончательно».