Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

Ему вспомнилась дорога в поезде — духота, унылые лица крестьян. Он захотел вспомнить страшный рассказ своей соседки по вагону, но, к удивлению своему, ни слова не мог припомнить, — а утром ведь казалось, что рассказ этот не забудется до смерти.

«Удивительно, — думал он, — почему одним суждено всю жизнь провести на плоских полях Самарской губернии или в юзовских собачовках, макеевских трущобах, а другим выпадает жить среди этой природы и дышать таким воздухом? Вот два брата — один пошел в шахтеры, а другой поехал сюда; один попал в ад, второй — в рай. Что ж удивительного? Это ведь судьба решает: одному выпадает счастье, другому — горе. А мне что выпадет?»

Старик возчик, жестикулируя и строя свирепые рожи, показывал вверх по дороге. Сергей быстро оглянулся и увидел зайца. Обомлев, заяц стоял на задних лапах и смотрел на лошадей. Когда они взобрались на перевал самой высокой в округе горы Тхачи-Хачу, вдруг хлынул дождь. Над лежащими внизу, сразу потемневшими холмами поднялся сизый рваный пар, дождевые струи закрыли ставшее оловянным море. Капли падали увесистые, бьющие. Дождь ложился колеблющейся пеленой, закрывая то один, то другой холм; ручей, бежавший вдоль дороги, стал шуметь низко, тревожно. Сразу сделалось холодно.

И вдруг, словно упавший с неба меч, солнечный свет разрубил холодный дождевой сумрак. Облака в смятении рвались, небо стало синим, а море — светло-зеленым, в белых пятнах пены. Влажное тепло объяло неподвижный воздух, и сразу же, точно после школьного звонка, заголосили дрозды и сойки, бабочки неловко садились меж сверкающих дождевых капель, туго гудели шмели, подпоясанные широкими оранжевыми поясами, такие нарядные, мохнатые, что невольно, даже зная их грозные, свойства, хотелось их поймать и любоваться ими. Лошади вновь стали отмахиваться хвостами и трясти головами. Маленькая оса очень больно ужалила Сергея в губу; пока он разыскивал в чемодане зеркальце, губу раздуло, и вид у юноши стал смешной и жалкий: грязное худое лицо с нелепо вздувшейся губой. «Женишок!» — подумал он, но через минуту перестал волноваться из-за опухшей губы: уж очень хорошо все было кругом.

В Криницу он приехал перед вечером. Несколько домиков стояло в долине среди большого фруктового сада, с трех сторон долина была окружена горами, а с юга открывалось море. Казалось, что море лежит выше долины и вот-вот готово неторопливо и широко войти в нее. Невдалеке, шумя по камням, спешила к морю прозрачная горная река. За версту от дома старик извозчик оживился. Он указал кнутовищем на белевшие меж зеленью стены домов и сказал с завистью:

— Живут на богатой земле, такой земли другой ноту, — и добавил: — А что с пей сделали? В самое горячее время на берег выйдут и лежат голые. Толстовцы. Эх, мне б эту землю!

— Но вот же сад и виноградники, — сказал Сергей.

— Та, боже мой, тут деревня близко, Береговая, оттуда мужики наймутся поденно и всю работу делают. Я сам тут плантаж под виноградник бил. — И он показал Сергею свои огромные ладони. — Харчили они хорошо, — весело сказал он, — уж так харчили! Я в жизни так не харчился — молоко, сало, мясо. Сами мяса не едят, а нам сколько хочешь. Вино крепкое, чистое для мужиков держали; масло, сметана, — ей-богу, ведрами ешь, пей. Харчили, дай им бог здоровья. Только, барин, работать никак не могут. Сколько уже живут — баловство только у них. Яблочки собрать палые или гарбузы — это да, груши поснимать, персик, сливу — это они сами. А черную работу не могут...

Он наклонился к Сергею и, обдав его своим горьковатым от махорки дыханием, зашептал, словно о чем-то очень уж стыдном:

— Они, барин, знаешь что: иной день уйдут все гулять, а коровы недоены. Так мычат жалостно. Бабы из Береговой придут и подоят, баба жалеет скотину. Ты извини меня, может, ты кому здесь сын или племянник, я не знаю.

Он распрямился и, видимо желая загладить впечатление от нехорошего рассказа о недоеных коровах, добавил:

— Но харчили нас — в жизни так не харчился. Я ведь сам орловский. А здесь поставят сметаны ведро — на, ешь. Ей-богу, и вина не жалеют. Особенно старший у них, Веньямин, ласковый, веселый.

Сергей сам не знал, отчего было приятно узнать, что толстовцы, о которых Соколовский рассказывал с благоговением, нараспев, как о мучениках, ушедших в пустыню, не доят коров и нанимают мужиков делать черную работу. Но он недолго рассуждал о толстовцах, нарушающих собственные заповеди. Из-за поворота дороги вышла женщина. Заходящее солнце не давало Сергею рассмотреть лица се, но ему и не нужно было этого — по тому, как сердце тошно и сладко заколотилось в груди, он понял, что навстречу шла Олеся Соколовская.

Она остановилась и замахала рукой. Линейка подъехала совсем близко. И хотя за эти две недели Сергей десятки, а может, и сотни раз старался себе представить Олесю, она стояла сейчас прекрасней и соблазнительней, чем рисовало ее воображение юноши. Загоревшая, в ситцевом платье, с открытыми почти до плеч руками, с крепкими светло-коричневыми ногами, с молодой шеей. Он соскочил с линейки и, неловко прихрамывая на замлевшую ногу, сутулясь, опустив голову, прикрывая запухшую губу, пошел к Олесе.

«Как раб», — думал он, боясь глядеть на нее.

— Здравствуйте, — сказал он и снизу, точно стоя на коленях, посмотрел ей в глаза.

Она улыбнулась ему, и он понял, что эта девушка, не умеющая извлекать квадратные корни и не постигшая простых законов геометрии, сразу же, с быстрого взгляда, как мудрец, почувствовала и поняла все, что с ним происходит.

— Ой, бедный, что это вас так укусило? — спросила она.

Она улыбнулась тревоге, незаданному вопросу, который видела в его глазах.

— Я так скучала, — сказала Олеся.

У него похолодели от счастья пальцы, и он, усмехнувшись, почувствовал при этом набрякшую свою губу, сказал недоверчиво:

— Ну да?

Но она не захотела его сразу сделать уверенным и самодовольным. Она быстро стала рассказывать:

— Да, верно, Виктор тут. Все наши. Мы с Виктором гуляем. А я вас встречать вышла. Мы вчера тут форель ловили, вот в этой Пшаде, речке. Как в поезде ехали? Очень жарко, наверно? А тут такой скандал был с Гришей и с Веньямином, ужас просто. Гриша прямо уехать хотел. Батько на него очень сердится, все из-за вегетарианства; и еще целая история. Он им начал доказывать тут разное и смеялся над ними. А по-моему, они все очень хорошие, а особенно Веньямин, спокойный такой, и улыбка у него чудная. Вы все сами увидите. Боже, какой вы грязный!

Они шли по дороге, а сзади не спеша шагали лошади с опущенными головами и линейка погромыхивала по гальке колесами. И старик возчик оглядывал сад и виноградники.

— Вы купаетесь много? — спросил Сергей.

— Нет, вода была холодная все эти дни, и еще у меня какая-то инфлуэнца легкая, только вчера температура сделалась нормальной.