Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

Уже несколько раз производились такие предварительные ученья: в походном порядке вся учебная команда выходила из ворот казармы и двигалась к городу. Лица унтеров были загадочны и насмешливы; солдаты гадали: всерьез ли, ученье ли? Но на этот раз все сразу поняли, что гонят на фронт. Это видно было по тому, как обозные подводы подъехали к складам, по тому, что каптер пробежал по опустевшей казарме и вдруг, воровски оглянувшись, нагнулся над печкой и, скорчив зверскую рожу, выломал чугунную колосниковую решетку.

Во дворе производили построение и расчет. Унтеры подравнивали ряды, потряхивали за пояса солдат, исправляя их недостаточно воинский вид, тихими, «змеиными» голосами произносили внушения.

Офицеры, собравшись у дверей канцелярии, разговаривали и смеялись, словно не на них смотрели сотни зорких солдатских, все подмечавших глаз. Солдаты видели, что офицеры курят беспрерывно и все поглядывают на дорогу.

Из города приехал полковник Бессмертный. Солдаты редко видели его. За все время существования учебной команды он раз лишь побывал в казарме: осмотрел нары, в одном месте остановился, откинул одеяло, ткнул кулаком в сенник и прошел дальше. В другой раз он присутствовал при строевых занятиях, внимательно смотрел на маршировавших солдат, сказал несколько слов адъютанту; тот подошел к командиру первой роты поручику Аверину и передал ему слова Бессмертного. Аверин оглянулся на маршировавший второй взвод и сказал адъютанту:

— Что ж я с ним могу сделать? Хоть в землю закопать его. Либо в нестроевую перечислить. И унтер-офицеры с ним замучились.

Все тогда поняли, что речь идет о добровольце-вольноопределяющемся Сомове.

Хотя солдаты ничего не знали о Бессмертном, среди них почему-то существовала уверенность, что полковой командир — человек справедливый, рассудительный. Он поздоровался с офицерами, поговорил с ними и затем прошел мимо построившихся в две шеренги солдат, внимательно всматриваясь им в лица. Солдаты стояли неподвижно (была команда «смирно»), и глаза их, полные жизни, мысли, тревоги, жадно всматривались в лицо полковника.

Он шел легкой походкой, в длинной офицерской шинели, с суровым худым лицом. Внезапно он остановился перед строем.

— Здравствуйте, братцы! — сказал он медленным голосом.

Солдаты оглушительно и коротко ответили.

Неужели этот человек ездил в лес за грибами? Не врал ли писарь?

— Братцы, — сказал полковник, — пришло время послужить царю и родине. Возможно, скоро придется вам очутиться под огнем неприятеля. Слушайте своих командиров, как отцов родных, выполняйте приказания точно и аккуратно, ввиду того что от этого почти полностью зависит успех дела и ваша жизнь.

«Вот и все», — подумал Сергей. Вскоре колонна растянулась по дороге к городу.

Было сыро, холодно, дневной свет расплывался в воздухе, полном тумана. Шли молча. Сергей был правофланговым во втором отделении первого взвода. Рядом с ним шагал Пахарь. Третьим в шеренге был плечистый, румяный украинец Вовк. Дальше шел длиннорукий Сенко, лучший стрелок учебной команды. Рядом с ним шагал доброволец — красавец Маркович, пошедший в армию, чтобы найти свою смерть, — так он объяснил Сергею. Замыкал шеренгу мрачный и неразговорчивый еврей Капилевич с большими, обросшими темным пухом ушами.

За спиной своей Сергей слышал дыхание Шевчука, шедшего во второй шеренге, перед собор видел он затылок солдата из первого отделения — силача татарина Гильдеева. Улыбейко ободряюще говорил: «Левой!»

«Хороший у нас Улыбейко», — подумал Сергей,

Они пошли, минуя город, по проселочной дороге, ведущей к железнодорожной станции. До станции надо было пройти шестнадцать верст.

— От тэпэр бы до дому, в казарму, — мечтательно сказал за спиной Сергея Шевчук, — там и тэпло и обидаты б далы′.

— Что ж, тебе казарма домом уже стала? — спросил Пахарь.

— А шо, ты снидаты нэ хочэшь? — насмешливо проговорил Шевчук.

— Снидать, снидать... дурак деревенский одно знает! — сказал Пахарь.

— Разговоры! — предостерегающе, но не злобно сказал Улыбейко.

— Улыбейко, — крикнул Аверин, — песню!

— Левой! — громко крикнул Улыбейко. — Левой! Маркович, давай, ать, два, три! Левой!

Запевало Маркович начал, как все запевалы солдатских хоров, очень высоко, немыслимо высоко, но с той небрежной интонацией, которая говорит, что русскому солдату нипочем любые трудности: он и споет, и спляшет, и с чертом справится. Впрочем, расчет в этом пении был в том, чтобы, забираясь на те высоты, на которых редко бывают самые отчаянные петухи, дождаться мощной поддержки хора, — иначе плохо бы пришлось запевале.

Хор подхватил, и ветерок волнения прошел по душам солдат.

Пел Капилевич, пел Гильдеев, пел Кравченко, пел Пахарь, пел Сенко — пели все. Шли, выпятив грудь, не думая ни о чем, лишь с ощущением несокрушимой силы, с ошеломляющим чувством, внезапно приходящим на смену солдатской казарменной тоске. И в самом деле — не удивительно ли это: замордованные люди, боящиеся без разрешения начальства кашлянуть, ступить не с той ноги, шалели от могучего чувства, внезапно приходившего к ним, становились грозной вооруженной громадой. Это бывало всякий раз, когда они чувствовали себя единым целым, — связывал ли их ритм общего движения, мотив ли заносчивой песни.

Шли до темноты, голодные, с ноющими ногами, с ломотой в спине и плечах. Когда вдалеке показались станционные огни и послышались гудки паровозов, словно дуновение холодного ветра прошло по рядам. Снова зазвучала команда. Унтеры, оглядывая солдат, сердито, отрывисто кричали:

— Ногу! Равнение! Но-огу!

Колонна вновь шла четко, но уже связанная не общностью, не песней, а силой воинской команды.

Солдаты стояли в рядах, тяжело дыша, поправляя винтовки, оттягивая натершие шею грубые вороты шинелей и гимнастерок, щупая в карманах кисеты с махоркой, с нетерпением и раздражением глядя на унтеров, когда же они отдадут команду:

«Вольно! Оправиться... Можно закурить!»

Наконец-то их произнесли... В этих словах: «Можно закурить!» — была непередаваемая прелесть. Начальство выговаривало их суровым, неохотным голосом, с равнодушным лицом, но солдаты знали, что за этим скрывалось совсем другое, лукавое чувство, никогда вслух не высказываемое: «Хоть вы и числитесь рядовыми такой-то роты, такого-то пехотного полка, с таким-то обмундированием и с казенными винтовками, но мне известно, какие вы есть ребята».

Вскоре из вокзальной двери появился офицер. Солдаты торопливо, попыхивая ярко разгоревшимися огоньками цигарок, докуривали, выпуская последние густые затяжки. Пронеслось унылое: «Сми-и-и-рно!»