Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

Полковник поручил командиру первого батальона представить соображения о подготовке операции, а затем и осуществить ее. Исаев, в свою очередь, поручил Аверину в течение ночи разведать переправы через реку. В этом заключался главный вопрос: ничего нельзя было решать, не зная переправ.

Когда Исаев говорил о деле, он мало походил на военного, скорей на хитрого, осторожного и настойчивого подрядчика — обычное свойство настоящих военных, в которых картинного и внешнего ничего нет. Исаев с особой недружелюбностью относился к земгусарам, сотрудникам штабных и полувоенных тыловых учреждений. Он отлично знал, что эти люди, с важной осанкой, неумолимые и грозные, одетые в изящные френчи, в великолепные шинели и щегольские сапоги, невольно производящие необычайное впечатление, совершенно безопасны для врага и не любят в войне лишь одного: войны.

Исаев ненавидел и презирал их и в то же время завидовал им. Ведь это они в тылу важно рассказывали о том, что лишь вчера вернулись с фронта. Они кажутся героями и мучениками войны.

Во время разговора с Авериным Исаев раздражался, вспоминая свое недавнее посещение штаба дивизии. В штабе он встретил приятеля, который рассказал ему о неудачах перемышльской операции. Приятель, пехотный капитан, служил в семьдесят третьем полку и сам участвовал в деле. Он рассказал о том, как мужественно шли полки девятнадцатой дивизии на штурм, как под ураганным огнем артиллерии, скрытой в бронированных башнях, при сильном пулеметном огне из капониров русские батальоны опрокинули австрийцев, резали под огнем колючую проволоку, ворвались в рвы и засеки, прошли через мост и вошли внутрь укреплений. В неудаче дела были виноваты, по его мнению, генерал Щербачев и командиры дивизий, участвовавших в штурме. Даже солдаты, говорил он, видели, как неправильно велась артиллерийская подготовка, как бессмысленна была стрельба из орудий среднего калибра по бронированным башням и толстостенным бетонным укреплениям. «Резервы не были подготовлены, связи никакой», — говорил он... А спустя час Исаев был принят штабным полковником и слушал, как тот говорил об этом же бое нескольким офицерам штаба: «Как всегда, низкий культурный уровень офицерства и темнота рядовых сыграли свою печальную роль. Приказы выполнялись неточно, а солдаты во время решающей ночной операции, когда успех сложнейшего дела зависел от того, удастся ли ночью, в полной тишине, подойти вплотную к фортам, начали орать «ура»... Исаев, ни на миг не сомневаясь, был уверен, что прав приятель его, фронтовой капитан, а не полковник из штаба. И сейчас, при подготовке опасного ночного наступления, в нем поднялась горечь, чувство обиды. «Никто спасибо не скажет», — думал Исаев. Окопному подполковнику очень хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ему спасибо.

Вечером вызвали разведчиков. Пошли четверо. Сергей попросился с ними. Унтер-офицер уговаривал его не ходить.

— Зачем вам лезть? — сказал он. — Солдат из мужиков проползет самой темной ночью и все расскажет — где какой кустик, ямка, ложбинка; а вольноопределяющийся — это уж я заметил — ничего толком не понимает, особенно ночью... от непривычки к деревенским местам, должно быть.

— Вот Маркович ходит ведь и сейчас пойдет, — сказал Сергей.

— Он охотник этих дел. Я доложу, мне что...

Вечером их вызвали в офицерскую землянку.

Аверин долго объяснял им задачу, говорил шепотом, оглядываясь, словно боясь, что его подслушают австрийцы. В эти минуты он больше походил на сообщника, чем на офицера, отдающего приказ солдатам.

Сердце у Сергея билось тревожно, ощущение опасности было очень сильно, но оно не вызывало подавленности и беспомощности. Все становилось жарко, хотелось расстегнуть ворот.

Маркович, имевший часы, отдал их ефрейтору. Сергей тоже отдал свой бумажник рядовому Порукину.

— Потом не верну, прощайся с ним, — шутливо сказал Порукин.

Они вышли из окопа в начале первого. Впереди шел Маркович, за ним двое солдат из третьего отделения, сзади Сергей и Пахарь. Спускались к реке, медленно щупая дорогу.

Первый раз в жизни шел Сергей в разведку, и все переживания его были особенными и мысли странными, тоже первый раз в жизни пришедшими. Здесь, ночью, выйдя из окопа, оставив за спиной унтеров, ефрейторов и офицеров, он ощутил радостное и в то же время пугающее чувство свободы, самостоятельности.

Они спустились к берегу и пошли вдоль реки. Были две тьмы: тьма осеннего неба и тьма земли. Сергею казалось, что в этом мраке можно было потерять самую землю. Лицо чувствовало влажный, покойный холод воды.

Какое это было удивительное чувство! Две армии сдвинулись почти вплотную, настороженные, молчащие. И в мертвом пространстве между ними шло несколько солдат, уповая лишь на самих себя.

«Как пылинка, которую занесло между обкладками страшного конденсатора с разностью потенциалов в миллионы вольт. Каждый миг может произойти разряд и уничтожить, испепелить». Но удивительно! Сергей не чувствовал слабости этих нескольких людей, оторвавшихся от своего начальства, вышедших из окопов в молчаливую ночь. Не беспомощность, а силу, уверенную, умную силу ощущал он в людях, бесшумно пробиравшихся вдоль берега реки.

Они подошли к месту, где река делала излучину и первая линия австрийских окопов вклинивалась в расположение русских войск. Маркович остановился. Все подошли к нему вплотную. Сергей чувствовал запах хлеба и махорки, тепло чужого дыхания веяло ему в лицо. Маркович тихо, едва слышно сказал:

— Пахарь и Кравченко, вы здесь попробуйте перейти, а вы, ребята, пятнадцать саженей пройдите и щупайте, а я один дальше пойду...

Пахарь проговорил, как бы уславливаясь о правилах игры:

— Смотри, ребята, если тонуть придется — на тихаря, без крику.

Маркович обнял Сергея за шею и шепнул ему в ухо:

— Держись Пахаря. Сам вперед не ходи.

«Да я ничего не боюсь», — хотел сказать Сергей, но промолчал и погладил Марковича по руке.

Они остались вдвоем.

— Сапоги снимать? — спросил Сергей.

— Ладно, только покрепче приспособь их, а то после не найдешь.

Несколько мгновений слышалось тихое сопение — они разувались.

— Ну что, полезли?

Берег был невысокий, но крутой и скользкий. Как ножом ударило — ноябрьская вода коснулась голой, разогревшейся в сапоге ступни. Сердце заболело. Ужасное чувство, взвыть хотелось, когда вода струйками заливалась в штаны. А страшно не было. Сделали несколько шагов, бедра стянуло железным поясом. Пахарь брел впереди, осторожно расталкивая воду. Берег исчез. Сергей подумал, что, не будь Пахаря, он бы сразу потерял направление и бродил бы по реке параллельно берегу. Дно было отвратительное, холодное, липкое, затягивающее. Не было конца пути. Справа раздался всплеск. Пахарь очень тихо выругался. Сергею казалось, что он вмерз по пояс в лед. «До весны так и простою». Он лязгнул зубами так громко, что, вероятно, австрийские часовые насторожились... Шумные обильные капли падали на воду — очевидно, дно начало повышаться. Наконец они увидели берег, — он едва отличался от воды; так отличаются вечером темно-синие чернила от черных.