Николай Асанов - Украденная душа

Прощай, душа моя, добрый брат мой, прощай…»

Я дочитал эту исповедь, и у меня замерло сердце.

Ночью меня разбудил телефонный звонок.

— Разве вы спите? — спросил насмешливый голос Зимовеева, когда я пробормотал что-то спросонья. — А мы думали, вы статью пишете, лампа-то горит!

Лампа действительно горела. И я на самом деле писал статью: гневный протест против святой церкви, — главным в нем было письмо послушницы, а потом прилег, чтобы получше обдумать эту страшную жизнь, и, измученный размышлениями, нечаянно заснул. Но какое до этого дело буровому мастеру? И я, уже сердясь, ответил, что для разговоров вполне хватит дня, нечего будить людей среди ночи.

— А мы собирались пригласить вас на роль наблюдателя… — с некоторым разочарованием произнес Зимовеев.

— Что вы собираетесь наблюдать? — спросил я.

— Да не мы, а вы должны были наблюдать! — сухо сказал Зимовеев. — Мы собираемся навестить монастырь и боимся, не подстроят ли нам какую-нибудь провокацию.

— Навестить монастырь? Ночью-то? — только и нашелся я сказать.

— Мы же не журналисты, нас игуменья на кофе с коньяком не приглашает, — насмешливо напомнил Зимовеев.

И я вдруг понял все.

— Подождите меня пять минут! — Я говорил торопливо, и Зимовеев усмехнулся в трубку. — Где вы находитесь?

— Мы будем ждать вас за углом гостиницы, на Жолнерской. Только поторопитесь! Теперь светает рано…

Я швырнул трубку и принялся одеваться. Мне было не по себе. Если геологи задумали проникнуть в монастырь под покровом темноты, это может привести к грандиозному скандалу.

Мне вспомнилось лисье личико господина Джаниса. А не ждет ли он от неизвестного советского работника именно такого поступка?

А что, если я и сам-то стал только орудием какой-нибудь провокации?

Может быть, игуменья лучше меня знала, кого она имела в виду, рассказывая мне всю историю с послушницей?

Как быть, если и послушница тоже лишь орудие провокации?

Вот какие вопросы вертелись у меня в голове, пока я поспешно одевался и сбегал с лестницы. Только в вестибюле я принудил себя идти спокойно. Ведь и здесь могли быть соглядатаи монастыря…

За углом, на Жолнерской, стояла привычная сельская автомашина, крытый вездеход «ГАЗ-69». Чья-то рука протянулась ко мне из машины, — ухватившись за нее, я узнал короткопалую руку Зимовеева. В следующее мгновение машина тронулась, и я упал на чьи-то колени. Кто-то невольно пробормотал:

— Осторожно, товарищ корреспондент!

К своему безмерному удивлению, я узнал голос Володи. Он сидел рядом со мной, склонившись вперед и придерживая длинными руками лежавшие на полу какие-то железные крюки и палки, чтобы они не очень гремели.

— Что все это значит? — пытаясь казаться строгим, спросил я.

Теперь, привыкнув к темноте, я уже разобрал, что в машине нас четверо, кроме незнакомого шофера. Рядом с шофером сидел Сиромаха, он коротко указывал, куда вести машину: «Направо!», «Еще направо!», «От моста налево!» В кузовке «газика», теснясь и наезжая друг на друга при поворотах, сидели я, Зимовеев и Володя. На полу валялись веревки, «кошка», крючья…

— Что это значит? — повторил я.

— Боже мой, неужели все журналисты так непонятливы? — с притворным стоном вымолвил Зимовеев. — Володя, объясни этому товарищу, что мы едем на военную операцию… — Так как Володя стесненно молчал, только задышал чаще, он продолжал сам: — Мы знаем, в какой камере, то есть келье, сидит Софья. Игуменья проговорилась, что в среду ее постригут в монахини. Тогда увезти Софью будет невозможно. То есть увезти-то можно, да скандал будет больше. Попробуем ее сегодня же украсть…

— А Зина знает, что вы ввязались в это дело? — невольно спросил я у Володи.

Володя не ответил.

— К чему эти вопросы? Не рвите вы ему душу! — сердито сказал Зимовеев.

Выглянув в окно машины, я заметил, что мы едем уже под монастырской стеной. Сиромаха что-то сказал шоферу, и тот затормозил.

Сиромаха выскочил из машины. Я неловко вывалился вслед за ним. Володя и Зимовеев разбирали свои инструменты.

Слева от нас глыбилась белая монастырская стена. Голову надо было запрокидывать, чтобы увидеть верхний, крытый железом навес в два кирпича. Справа шумела река, переполненная от таяния горных снегов. Машина стояла на узенькой дорожке. Шофер почему-то не развернул ее к городу. Позади темнел, вроде черной на сером полоски, пешеходный мост, по которому я переходил из города к монастырю.

— Это я сделаю сам! — твердо сказал Сиромаха.

Я увидел в руках у него злополучную «кошку», которую он кидал вчера. Теперь «кошка» была обмотана тряпками, только острые ее зубья виднелись из-под тряпья. «Так будет бесшумнее», — подумал я.

Сиромаха метнул «кошку» с привязанной к ней веревочной узловой лестницей, «кошка» перелетела через стену и глухо ударилась по ту сторону о кирпичи. Сиромаха потянул. Подошел Володя, перехватил из рук Сиромахи лестницу, подпрыгнул и повис на ней всем телом. Раньше, чем я успел сказать, что это неосторожно, опасно, неразумно, то есть одно из тех слов, которые у меня были в запасе, чтобы остановить увлекшихся людей, Сиромаха вдруг перехватился раз, другой руками и оказался на гребне стены. За ним последовал Зимовеев.

Сиромаха что-то еще делал на стене, опускал вторую лестницу, — понял я, — как Зимовеев уже исчез по ту сторону, за ним исчез и Сиромаха. Тут Володя сунул мне в руки жесткую ворсистую веревку, уколовшую мне ладони, буркнул: «Держите! Одни они не справятся!» — и полез вслед за ними, а я, только еще собиравшийся с мыслями, чтобы отговорить их от опасного предприятия, уже стал сообщником. Я держал лестницу, чтобы она не качалась, не билась о стену, а Володя уже перелез через стену. Но вот лестница ослабла, Володя исчез.

Шофер сидел в машине, словно спал или нарочно закрыл глаза. Мне страстно захотелось увидеть, что же происходит на той стороне, за стеной. Я попробовал подтянуться на лестнице, но она моталась из стороны в сторону, и меня крепко ударило о стену. Я попросил шофера:

— Товарищ водитель, подержите лестницу!

— Ни, я с другой экспедиции! — равнодушно ответил он.

Я стиснул зубы и полез. Меня било, мотало, колотило, сдирало кожу о кирпичи, белило мелом, осыпало красной пылью там, где я слишком близко соприкасался с кладкой, но я все-таки поднялся на гребень и заглянул через стену. Еле видимые тени вылезли из глубокого рва к подножию обители. Вот они остановились под третьим с краю окном, прислушиваясь к монастырской тишине. Затем Володя — я узнал его по росту и широким плечам — отделился, встал на самый край рва, что-то засвистело в его руках, и тонкий клубок шнура с привязанным на конце мягким шаром взвился в воздух, — он был отчетливо виден на белой стене, как свистящая змейка. Шар взлетел до уровня третьего этажа и мягко упал в открытое окно.