Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Приятного аппетита, Ефим Григорьевич. Здравствуйте.

— Милости просим, — не очень приветливо отозвался Чивилихин и стал накладывать себе сметаны.

Егор положил сверток на лавку, прикрыл его полушубком, затем, неловко ступая, подошел к столу и поздоровался с Ефимом Григорьевичем за руку.

— Ишь ты, вырядился как, — удивленно оглядывая Егора, заметил Ефим Григорьевич.

— Масленая на сегодняшний день, праздник.

— Разве? — Ефим Григорьевич с хитрецой скосил на Егора глазки. — А вот Никифоров вчера в правленье объяснял бабам, что этот праздник попы выдумали. Чтобы, значит, народ через блины бога вспоминал.

— Может, и так, — согласился Егор. — Однако, ежели бог в церквах не удержался, на блинах тоже, надо полагать, не усидит.

Настя, потупившись, поставила перед Егором тарелку, положила вилку и нож, сказала:

— Кушайте, Егор Васильевич.

— Спасибо, — отодвигая тарелку, сказал Егор и решительно взглянул на Чивилихина. — Я ведь к вам, Ефим Григорьевич, пришел по серьезному делу. С Настасьей Ефимовной у меня, правду сказать, еще настоящего разговору не было…

У Насти соскочила с чепка сковородка и заюлила по полу.

— Эка разиня! — сказал Ефим Григорьевич, сердито глядя на растерянное лицо дочери. Затем так же неодобрительно взглянул на Егора. — Подождать придется с разговором-то, товарищ Головин.

— Что так? — тихо спросил Головин.

— Наспех такое дело не решается. Да и… прямо тебе скажу, несамостоятельный ты человек, а сердит не по делу. Вот тот же случай: осрамил меня на отчетном собрании перед всем народом, а за что?.. Я, брат, не хуже других колхозников в делах-то разбираюсь, — Ефим Григорьевич стал с достоинством размазывать по блину сметану.

— Каждому так кажется, — пристально наблюдая за руками Чивилихина, сказал Егор.

— Вот и отец у тебя такой же был неприветливый. Бывало, придет бредень попросить или по другому какому делу, а сам обязательно к чему-нибудь прицепится.

— Отца моего ты по-дурному не поминай, товарищ Чивилихин! — Егор порывисто поднялся из-за стола. — Он за то, чтобы колхозники блины кушали, жизни не пожалел.

— Вон как! — Ефим Григорьевич задержал руку с блином. Удивленно взглянул на Егора. — Ну, коли так, прошу прощения, товарищ Головин, — и отправил блин в рот.

Настя, не поворачиваясь от печи, прислушивалась к разговору отца с Егором. Девушка старалась казаться равнодушной, но по тому, как неуверенно двигались ее обычно ловкие руки и беспокойно щурились глаза, видно было, что она сильно взволнована. Когда Егор вышел, Настя подала отцу еще блинов. Тарелку поставила на стол излишне резко.

— Ты не швыряй! — прикрикнул на дочь Ефим Григорьевич.

— Простите. — Настя отошла к печи, отерла фартуком распаленное жаром и волнением лицо.

— Какой жених выискался, а?.. При галстуке! — возмущенно заговорил Ефим Григорьевич. — И как это вы, девки, в людях не смыслите. Поманит какой-никакой, а вас будто сами ноги несут, и на родительский дом не оглянется… Видишь ведь, какой он колючий. А не видишь, так людей спроси, отца. От этого Егорки все матери дочерей прячут, родные сестры — и те сбежали не знай куда. Охальник!

— Не хуже других, — подгребая к шестку жар, сказала Настя.

— А ты лучше ищи! Вот как мать твоя — от четырех женихов отказалась, поскольку родители не присоветовали. Ну, и нашла подходящего. Все бабы по скольку лет без мужей маялись да писем с войны ждали, а Марья жила да жила в заботе, царство ей небесное.

Настя знала, что ее мать, когда-то признанная красавица Марья Жукова, вышла за Ефима Григорьевича по настоянию родителей в трудное время, когда все лучшие парни ушли на германскую войну, а Ефим Григорьевич, как белобилетник, остался дома. Знала также Настя и то, что жизнь ее матери не была счастливой. Очень хотелось девушке сказать сейчас об этом отцу, но она сдержалась. Разговаривая, Ефим Григорьевич не забывал о блинах, а насыщаясь, становился благодушнее. Закончил он свои наставления, как всегда, словами:

— Нет, не в меня, не в меня вы с Серегой пошли. Материна кровь.

На что Настя ответила отцу строго:

— Вы их не корите, батя. Мать упокойница, а от братца Сергея Ефимовича больше месяца письма нет. Жив ли, нет ли?

— Жив. Подкинь-ка еще на заедку горяченьких.

Но «еще горяченьких» Ефиму Григорьевичу покушать не удалось, помешал Антоша-письмоноша. Он принес две телеграммы.

Колхозники далекого сибирского села получали телеграммы не часто и почему-то больше с дурными вестями. Однако не успели Ефим Григорьевич и Настя испугаться, как письмоносец сказал:

— Поздравляю вас, товарищ Чивилихин. Первым человеком по району вы стали. Ба-альшое дело!

— Вот и главное, — сдавленным голосом отозвался Ефим Григорьевич и одеревеневшими от волнения руками развернул первую телеграмму.

Телеграмма была пространная — больше тридцати слов. В ней командование штаба Ленинградского военного округа поздравляло колхозника Ефима Чивилихина с тем, что его сын, младший командир Сергей Ефимович Чивилихин, за доблесть, проявленную на фронте, награжден высоким званием Героя Советского Союза. Однако смысл этого события дошел до Чивилихина не сразу.

Вторая телеграмма была от обкома партии, тоже с поздравлением.

— Покорно благодарим, — забормотал Ефим Григорьевич, обращаясь к письмоносцу.

— Не за что, — скромно отозвался тот. — Распишитесь в получении.

— Это можно. Почему же не расписаться, раз полагается. Мы, как говорится, всецело на страже… Наська! Сережка-то герой оказался!

Ефим Григорьевич бесцельно крутанулся по избе, как сытый телок по загону, затем сорвал с гвоздя шапку и опрометью кинулся к двери.

— Батя! — крикнула Настя и, схватив полушубок, выскочила за отцом.

— Расстроились, — вздохнул письмоноша. — Оно, конечно, дело непривычное.

Настя догнала отца уже за воротами.

— Это же надо выдумать, — бормотал Ефим Григорьевич, просовывая одну руку в рукав полушубка, а другую — с телеграммами — держа на отлете.

Потом Настя видела, как отец выскочил на середину улицы. Побежал в одну сторону, затем круто повернул, хотел податься в другую. Остановился и, переминаясь с ноги на ногу, начал перечитывать телеграммы. Около него задержались две женщины, возвращавшиеся от колодца…

— Сын-то у меня… в герои махнул! — обратился к женщинам Ефим Григорьевич.

— Сережка? — недоверчиво спросила одна из женщин.

— Был Сережка, а теперь… вроде Чкалова стал! — Чивилихин хохотнул и потряс телеграммами.

— О! — Женщины обомлели.

Настя вернулась в избу. Скинула в бадейку подгоревший блин, сказала письмоноше:

— Раздевайтесь, Антон Федорович, и садитесь блины кушать. Прошу вас.

— Благодарю. — Письмоносец снял дубленку и пошел к умывальнику. Настя подала ему чистое полотенце. Взволнованная разговором отца с Егором Головиным, она вначале отнеслась к известию о награждении брата почти равнодушно. И только теперь до ее сознания стало доходить то, что произошло в их семье.