Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Ну, ясно.

Клавдия обиженно замолчала. Она пока что втайне, но с полным основанием считала себя невестой Сергея Чивилихина, и слово «подыщем» прозвучало для нее обидно.

— Пойдем, Клаша, — сказала Настя, поднимаясь с лавки, и решительно накинула на голову спущенную шаль.

— Посидите, девушки! — попросил Егор, которого встревожил неприязненный тон Насти.

Но девушки ушли. А Егор почувствовал себя вдруг очень одиноким. Он медленно подошел к окну, долго смотрел вслед уходящим Насте и Клавдии, поковырял ногтем настывший на стекло лед.

Преданные глаза лайки настороженно следили за действиями хозяина, который очень долго стоял у окна, бесцельно водя по стеклу пальцем. Это собаке не понравилось, и она просительно заскулила. Егор отвернулся от окна, сказал:

— Ну, чего заплакала? — и стал снимать пиджак. Вытаскивая из рукава левую руку, поморщился. Осторожно ощупал плечо.

Прошла неделя. Для Егора это время промелькнуло незаметно. Он, неожиданно для самого себя, всерьез заинтересовался делами колхоза. А втянул его в эти дела секретарь парторганизации Иван Анисимович Никифоров. Выслушав рассказ Егора о том, как в армии приучают бойцов к дисциплине, Никифоров — сам старый служивый, а в гражданскую войну партизан — оживился и сказал возбужденно:

— Вот как работать-то надо. А у нас — на дождю мокро, на ветру холодно, на солнце пекет. Разбаловались, разбаловались некоторые колхозники, что и говорить!

Иван Анисимович тут же предложил Егору выступить на отчетном собрании.

— Самое, Егор Васильевич, удобное время кой-кому из хвоста репей повыдергать. Я тебе всех прогульщиков да лодырей на бумажку выпишу, а ты объясни по-фронтовому, как дисциплину понимать надо. Тебя сейчас знаешь как слушать будут!

Егор сначала отнекивался, но в конце концов уступил настояниям Никифорова.

На собрании он говорил недолго, но убедительно. А людей, злостно уклоняющихся от работы, приравнял к дезертирам.

Большинству колхозников выступление Егора Головина пришлось по душе, потому что говорил не доморощенный оратор, которых на селе недолюбливают, а человек, проливший на фронте свою кровь и рисковавший жизнью. Егора тут же выбрали делегатом на районное совещание передовиков сельского хозяйства и включили в состав ревизионной комиссии. Но кое-кому речь Егора не понравилась. И, как назло, в числе обиженных очутился и Ефим Григорьевич, включенный Никифоровым в список нерадивых работничков.

Насти на собрании не было, и о выступлении Егора она узнала от Клавдии.

— Зря Егор Васильевич папашу обидел, — огорчилась девушка. — Уж вот как зря!

Клавдия резонно ответила:

— Тебе Ефим Григорьевич — папаша, а Егору пока что нет.

— И не будет при таком положении, — расстроенно заключила Настя разговор и несколько дней избегала выходить из дому. Она боялась встретиться с Егором, в разговорах с подругой осуждала его, но наедине все больше и больше думала о нем, а ночью, стыдливо уткнувшись в подушку, шептала горькие и нежные слова.

Встретились они на этот раз случайно. Егор входил в магазин, а Настя выходила. Увидав друг друга, оба простодушно обрадовались. От улыбки, освежившей лицо Насти, стало весело и Егору. Он положил руку на плечо девушки и, заглянув в ее доверчивые глаза, спросил:

— Как же будем поступать, Настасья Ефимовна?

— Непонятное вы говорите, — ответила Настя, сразу догадавшись, о чем говорил Егор.

— Мы с Сергеем тебя, наверное, сто раз вспоминали хорошими словами, — сказал Егор и, почувствовав, как дрогнуло под его рукой плечо Насти, договорил тихо, настолько тихо, что стоящему в двух шагах от них за дверью магазина Евтихию Грехалову ничего не удалось расслышать: — А на фронте мы с твоим братом и вовсе как родные стали и каждый день о тебе разговаривали.

— Не знаю, что и сказать вам, Егор Васильевич, — прошептала Настя и, осторожно высвободив свое плечо из-под руки Егора, сбежала с крыльца магазина.

Егор долго глядел вслед девушке. Настя это чувствовала, но не оглянулась.

Трех мимолетных встреч с Настей после возвращения Егора в Новожиловку оказалось достаточно, чтобы и Егор и Настя не так умом поняли, как сердцем почувствовали, что давно уже устремились друг к другу их жизненные стежки-дорожки.

Егор как-то незаметно даже для себя самого привязался к Насте, еще служа в армии и находясь от нее за тысячи верст. Он постепенно узнавал девушку по ее письмам к брату и дополнял ее облик своими думами. Ну, а Настя…

Настя, еще будучи девчонкой, благоговела перед Егором. Он всегда казался ей самым сильным, самым храбрым и в то же время самым несчастным. Может быть, потому, что Егор рос без отца и взрослые женщины ругали его и прочили парню незавидную будущность.

А как, уже совсем не по-девчоночьи, говорила Настя, когда узнала, что Егор спутался с вдовой Антонидой Козыревой. Сколько девичьих слез впитала в себя жаркая подушка! Только никто этого не знал, а сам Егор даже не догадывался.

День, когда в деревню Новожиловку пришло радостное известие о награждении Сергея Чивилихина, оказался одним из самых тяжелых дней в жизни Егора. Правда, он давно чувствовал, что без согласия отца Настя его и близко к себе не подпустит: в строгости была воспитана девушка. А после ссоры с Ефимом Григорьевичем на улице Егор понял окончательно, что породниться с ним отец Насти не пожелает. И если до последнего времени он крепко надеялся на содействие Сергея, то теперь, когда его друг стал Героем Советского Союза, эта надежда, непонятно почему, показалась несбыточной.

Незаметно, как угар, заползала в сердце Егора злая обида на свою судьбу. Разве не сумел бы он, Егор Головин, при его силе, охотничьей сноровке и бесстрашии, совершить то, что совершил Сергей Чивилихин?.. Да ведь если бы возникла такая необходимость, он один принял бы на себя атаку целого взвода и не отступил бы ни на шаг! Или прикажи командир Егору пробраться в тыл врагу — теперь-то он прополз бы между валунами по земляным впадинам так же незаметно, как проползает уж!

Распаленное обидой на судьбу воображение рисовало Егору все новые и новые несбыточные картины, воскрешало отошедшие в прошлое возможности. И сквозь эти видения все явственнее проступал образ девушки, еще не найденной и уже утерянной, — самый дорогой образ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Егор шел по тайге, не выбирая дороги, может быть, час, может быть, два, а может быть гораздо больше. Торопился, не зная куда, не зная зачем. Резкими движениями пытался разбередить еще не зажившую рану в плече, физической болью вытеснить тоску. Егору хотелось укрыться от людей, от обиды, уйти как можно дальше в стылую, заснеженную тишину тайги, в одиночество.