Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Егор ничего не ответил, но взглянул на Клавдию так, что девушка сразу догадалась, что ее присутствие может помешать разговору, ради которого пришел Егор. Она поспешно поднялась из-за стола:

— Ох, что же это я засиделась.

Но вместе с тем Клавдии очень хотелось послушать, о чем же будут разговаривать Егор с Ефимом Григорьевичем. Поэтому она одевалась нарочито медленно, надеясь услышать хотя бы начало беседы. Но мужчины молчали.

— В таком разе я пошла, Ефим Григорьевич.

— Иди, Клаша, — коротко отозвался Чивилихин.

Клавдия еще постояла, проверяя, все ли застегнуты пуговицы на шубейке. Чувствовала, что разговор произойдет серьезный, и уйти было просто трудно: ведь и ее по-настоящему волновала судьба подруги. Спросила с надеждой:

— Может, посуду убрать прикажете?

— Сам уберу, — сказал Ефим Григорьевич.

Ничего не поделаешь — девушка сокрушенно вздохнула и вышла. Постояла еще в сепях, но ничего не услышала. Ефим Григорьевич заговорил только тогда, когда в избу донесся стук хлопнувшей за Клавдией калитки:

— Ну, добился своего, товарищ Головин?

— Напрасные слова, товарищ Чивилихин. Моей вины в этом деле нет! — твердо ответил Егор.

— Так. Во всем, значит, виноват я. Родную дочь на посмешище выставил. А теперь, гляди, и сын отвернется. Он ведь тебя, поди-ка, до сих пор считает дорогим дружком. Может, и письма пишет?

— Ефим Григорьевич, — трудно заговорил Егор, — мне ведь, думается, милей бы на реке под лед нырнуть, чем к вам прийти.

— Понятно… Ты уж извини, товарищ Головин, что я первый тебе не поклонился. Обидно на старости лет унижаться перед любым и каждым…

Ефим Григорьевич нервно отодвинул стакан, стал стряхивать на ладонь со стола крошки.

— Я сам никогда и никому не кланялся и от людей поклона не жду, — сдержанно возразил Егор. — И унижать вас не имел и в мыслях. А Настасью Ефимовну тем более… Мне не поверите, ее, дочь свою, спросите.

— Не дочь она мне! — Ефим Григорьевич приподнялся, судорожно ухватившись за край стола.

— Дочь! — с силой сказал Егор. — Дочь, которой любой отец гордиться должен. Если он отец по душе, а не только по метрике!

Взгляды их встретились. И такая упрямая сила выразилась в глазах Егора, что Чивилихин сдал. Он опустился на лавку, горестно склонил голову. По побледневшим щекам Ефима Григорьевича скатились в бородку две слезы. Вот оно — неподдельное горе отца… И в первый раз исчезла неприязнь Егора к этому человеку. Захотелось утешить, но не знал Егор ласковых слов, вернее — не умел высказать их.

— Как она там, Настасья? — тихо спросил Ефим Григорьевич.

— Домой ей вернуться надо. К вам… Я бы сам Настасье Ефимовне это присоветовал, но меня она не послушает. Вот в чем беда моя.

Ефим Григорьевич медленно поднял голову и взглянул на Егора. Тоже увидел не раздражавшее его до сих пор лицо обидчика, а простое, чуть растерянное лицо молодого парня. Сказал почти не зло:

— Вот что ты наделал, Егор Васильевич…

— Простите, коли так. — Сказав эти неимоверно трудные для него слова, Егор поднялся. Постоял, расправляя на кулаке шапку. Потом закончил разговор: — Я больше вашей жизни не помеха! Крепкое слово даю вам, Ефим Григорьевич… И вам и дружку моему Сергею Ефимовичу…

Никто из колхозников Новожиловки не мог даже предполагать, что зверобойная бригада Егора Головина заслужит такую славу, а сам бригадир станет известным человеком чуть ли не по всей области. Ну, что такого «выдающего», как говорил Парфен, совершили комсомольцы? И тут же престарелый пастух объяснял слушающим его колхозникам:

— Время нынче такое: чего ни придумай для развития силы, ловкости — все в кон ложится. А раньше за такую затею сельское начальство, очень просто, и в холодную засадило бы. Не сочиняй, раз не указано!

Егор поставил дело так, что никому из участников бригады, за редким исключением, не лень было встать до свету и, наскоро перекусив, идти в тайгу на разведку — распутывать замысловатые сплетения волчьих следов, учиться бегать на лыжах не так, как ходили отцы и деды — «вразвалочку», а «по стилю». Пристрелка по мишеням тоже была не в тягость — с оружием таежники умели и любили обращаться с детских лет. Не всем нравились только строевые занятия.

— И чего раньше времени тянуться? Подойдет призыв, небось обучат, — рассуждали некоторые парни. Однако большинство колхозников одобряло строгие порядки, которые завел Егор Головин в своей бригаде, а старик Кирьянов говорил про «волчатников» так:

— Они еще Егору Васильевичу сто раз спасибо скажут за то, что он их приучит к команде. Зато служить будут играючи. Не то что наш брат — николаевский солдат. Мы, помнится, на действительной первое время в собственных ногах не разбирались — с которой стороны левая, а команды унтера пугались, как телок тележного скрипу.

А когда зверобойная бригада в первом же загоне на Канавинской балке взяла двух матерых волков, шесть годовиков и четырех лис, да еще сверх того почти в каждой избе к обеду был приготовлен тушеный заяц, сомневающиеся примолкли. Даже мать Любы Шураковой, болтливая тетка Капитолина, недовольная тем, что ее дочь занимается в бригаде наравне с парнями неподходящим для девушки делом, сказала:

— По зимнему времени и это занятие. Ты бы, Любовь, пригласила в гости своего командира, что ли.

И еще одно обстоятельство высоко подняло значение бригады в глазах большинства колхозников. На полученную за убитых волков премию Егор поручил Евтихию Грехалову купить в городе несколько пар спортивных лыж с жесткими креплениями и ботинки к ним. Попросил также разузнать насчет специальной литературы. Ну, а Евтихий, по свойству своей разговорчивости, познакомился в магазине «Динамо» с двумя военными, которые тоже отбирали лыжи. Узнав от командиров, что в области затевается большой военизированный переход физкультурников призывного возраста, Грехалов не мог удержаться, чтобы не обронить как бы между прочим:

— Жалко наши козыри не знают про эту затею. Им такой поход совершить — как мне обежать вокруг площади.

— Кто это — «наши козыри»? — заинтересованно спросил Евтихия один из военных, инспектор Осоавиахима капитан Ступак.

— Да головинцы. Волков на лыжах догоняют, сукины дети, сказать — так не поверишь. За две недели двадцать одну шкуру сдали в Охотсоюз. А двоих живьем споймали — волчиху и молодого. Повязали, как бабы поросят вяжут, и на жердине приволокли. Цирк!

Командиры заинтересовались рассказом Грехалова. Это подстегнуло хвастливого завмага, и он рассказал про зверобойную бригаду Головина обстоятельнее. По свойству своего характера не то чтобы сильно приврал, но несколько приукрасил дела комсомольцев своего села.