Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Спасибочки.

— Никак обиделся?

— Было бы на что.

И действительно: какая тут может быть обида?

Денек расчудесный, на улице Дружбы народов прямо сутолока: пионеры куда-то маршируют с лопатами под барабан, у школы девчата-маляры озорные частушки горланят, нарядный «опер» солидно тарахтит по обочине на мотоцикле с коляской…

А уж машин, машин…

Сплошным сыпучим потоком стекается на элеватор зерно. Из годов нынче выдался урожай, да и погодка подгоняет хлеборобов: сколько оно еще простоит — ведро?

Но Данила Данилович даже не замечает праздничной суматошливости. Он идет по хоженой-перехоженой им за сорок лет и лишь недавно заасфальтированной дорожке, где на его глазах, словно соревнуясь с тополями, вымахали ввысь трех- и четырехэтажные дома, идет, как всегда, твердо и размеренно отстукивая шаги, но…

Нет сегодня в человеке той сановитости.

И ничто его не радует.

Даже наоборот.

— А кто, интересно, убирать за вами будет? — тыча палкой в заляпанную раствором панель перед школой, раздраженно вопрошает Недремов одну из девчат — штукатурщицу, оказавшуюся на его пути с пустым ведром.

Девушка некоторое время озадаченно таращит на Данилу Даниловича наивно-плутоватые глаза, потом поворачивается к школе и кричит:

— Эй, бригадир!

— Чего тебе? — отзывается работница постарше.

— Кинь тряпку, а то тут серьезный дядечка баретки запачкать боится.

Ох как захотелось Даниле Даниловичу ухватить девчонку за выбившийся из-под выцветшего берета пушистый вихор и — «вот тебе! вот тебе!» — но…

Сами, сами виноваты: разбаловали на свою голову…

Дальше идет товарищ Недремов, убыстряя шаги. И даже по сторонам не смотрит, так все опротивело.

И вдруг…

— Данила Данилыч!.. Данила Данилыч!..

Догнавшая Недремова исполкомовская секретарша Нюрка Торчкова чуть ли не с восторгом смотрит в его насупленное лицо.

— Ух, все-таки споймала вас, сла-те боже. Прямо из головы вылетело: ведь еще вчера вечером наказывал мне… ну, который из обкома прибыл. Интересная такая фамилия…

— Лушпендин?

— Он! Он самый! Не согласится ли, просил узнать, товарищ Недремов возглавить…

— Чего возглавить?

— Вот же память, прямо старушечья! — Нюрка озабоченно заморгала подведенными ресничками. — Какую-то, помнится, комиссию: чи по проверке исполнения, чи…

— Чи, чи!.. А где он сейчас — товарищ Лушпендин?

— В кабинете Васильевича они заседают.

Даже удивительно, как приятное известие может не только повлиять на настроение, но и внешность человека изменить.

Буквально за какую-то минуту на глазах у Нюрки просто лет на десять помолодел Данила Данилович: и ростом как будто стал повыше, и плечи расправились, и ликом посветлел.

Однако на словах выказал не то чтобы недовольство, а… претензию, что ли…

— Так я и знал! Неужели же, товарищ Торчкова, у вас во всем исполкоме не нашлось человека, чтобы… возглавить?

— Человеки-то есть, только… ить не каждому можно доверить.

— Ясно!

А что — ясно?

Впрочем, разве могут такие, как Нюрка или обидевшая Данилу Даниловича штукатурщица, понять, что значит для человека, посвятившего десятки лет своей жизни общественно полезной деятельности, вдруг ощутить себя, что называется, «не у дел».

Конечно, каждого пенсионера радуют слова — «старикам везде у нас почет», но ведь старик старику — рознь, и жить на одном почете иному старичку скучновато!

Эх-хе-хе…

До последнего момента все шло нормально. Бомбардировщик лег на боевой курс, в шлемофонах прозвучал голос штурмана Сальникова: «Так держать!» И сразу голос командира корабля майора Буштуева: «Стрелкам усилить наблюдение за воздухом!»

Затем потянулись — именно потянулись! — томительные секунды, когда память с фотографической точностью запечатлевала все, что видел глаз. Внизу, на темной земле, — крохотные строения крупного железнодорожного узла с паутинкой путей и прилежащие к вокзалу кварталы домов, выхваченные из темноты светом «сабов» [1] Саб — светящаяся авиабомба. , которые мастерски развесил над целью головной бомбардировщик. В окрестностях узла то тут, то там вспыхивали фары прожекторов и — словно огненные брызги — мигали выстрелы зениток. А в воздухе многочисленные, беспорядочные разрывы снарядов, посылаемых зенитчиками почти наугад: попробуй разгляди в ночном небе, где он гудит, четырехмоторный бомбардировщик, и на какой высоте проходит над городом.

Герою нашего рассказа, хвостовому стрелку Ивану Дерюгину, цель была пока что не видна; потому что его боевой пост находится под стабилизатором и в течение всего полета он сидит в своей тесной кабинке спиной к движению, а видимость у него ограничена прозрачной полусферой. Такое положение Дерюгина и дало повод одному из стрелков-подшассийников, безответственному трепачу Яшке Туликову, сегодня перед вылетом высказать в адрес Дерюгина такую соленую шуточку: «Ты, Ваня, как перекормленный мерин — из-под хвоста обстрел ведешь!»

Глупая шутка! Ведь почти всегда истребитель норовит подобраться к бомбардировщику сзади: тут-то Иван Дерюгин и встретит «мистера» разноцветной очередью снарядов из «авиационной крупнокалиберной».

Были такие случаи?

Были!

Вот и сейчас. Если бы тот же Яшка Туликов сумел заглянуть под шлем-маску и увидел, какой непреклонной решимостью преисполнено обычно благодушное лицо сержанта Ивана Дерюгина, — язык не повернулся бы сказать такие слова.

Корабль слегка дрогнул: это открылись бомболюки. Затем в наушниках прозвучала последняя команда штурмана: «Внимание на цель. Бросаю бомбы!»

Порядок! Сейчас бомбардировщик содрогнется сильнее и даже чуть взмоет вверх, освободившись от «Анны Андреевны» — так по имени тучной и горластой заведующей летной столовки Яшка Туликов прозвал трехтонную бомбу. А затем…

Именно в эти последние секунды атаки экипаж бомбардировщика ослепил луч мощного прожектора, «схвативший» корабль.

Если бы бомба была уже сброшена, летчикам, возможно, удалось бы снова ускользнуть в спасительную темноту. Но сейчас свернуть с курса хоть на градус — значит сорвать боевое задание.

«Так держать!»

А когда разрушительный груз ушел по назначению, бомбардировщик был уже высвечен вперекрест лучами нескольких прожекторов и вражеские зенитчики открыли по нему прицельный огонь из многих стволов.

У командира корабля — огромного, на диво могучего и невозмутимого полярника Николая Ивановича Буштуева — была любимая приговорка: «На земле-то на меня и теща наскакивает, поскольку там у меня всего одна лошадиная силушка и пистолет. Зато в воздухе — несколько тысяч лошадиных сил нашего брата обслуживают, а охраняют — две пушки и четыре спаренных пулемета. Попробуй сунься!»