Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Славная женщина! Что хошь для нее сделаешь, — растроганно сказал Балахонов. Но сразу же понял, что высказался опрометчиво. «Славная женщина», как бы услышав слова кузнеца, задержалась:

— Да, Игнатьич, чуть не забыла. Для меня час не выберешь? Там кой-что подогнать надо.

— Подогнать? — Кузнец покосился на своих подручных. — Вроде я вашей бригаде все изладил.

— То Шаталову, а то — мне.

— Угу… Ну что ж. Так, видно, до осени и не поспишь.

— Вот уж спасибо! Сейчас пришлю с Мокеевым. А управишься, заходи обязательно. Буду поджидать.

— Черт, а не баба! — сказал, глядя вслед неспешно удаляющейся Коренковой, Балахонов. И добавил, вторично согрешив против логики: — Вот посмотрю, посмотрю, да и того… Не век же вдовым ходить. Изюмина!

Первый день сева начался, когда солнце только что оторвалось от горизонта, а от реки по оврагам слоился утренний туман.

Федор Васильевич Бубенцов с раннего утра носился по дороге вдоль полей на своем мотоцикле, несмотря на грязь, развивая временами бешеную скорость. Он выглядел необычно, не так, как привыкли видеть его колхозники. Был чиста выбрит, в свежевыстиранной гимнастерке с белым подворотничком. На крутой груди светились и побрякивали восемь боевых наград.

Бубенцов был охвачен тем внутренним, творческим возбуждением воли и энергии, которое невидимыми токами передается окружающим.

Сам некогда прославленный тракторист, он помог сменить подшипник и наладить зажигание на одном из прибывших тракторов. И покинул тракторную бригаду только тогда, когда первый огромный, обвитый цепями пень, гулко хлопая обрывающимися корнями, выворотился из земли. Крикнул весело:

— Эх, раскулачили какого! Ну, ребята, действуй! Чтобы через три дня можно было по всей поскотине сеялки пустить.

— Пожалуй, пустишь! — с сомнением сказал бригадир, неприязненно оглядывая утыканную пнями, кое-где заросшую мелким сорным кустарником колдобистую землю.

Трактористы были недовольны такой работой: то ли дело мягкая пахота. Ползет и ползет себе по ровному полю приземистый, вобравший в себя силу сорока лошадей богатырь, погромыхивая гусеницами и отфыркиваясь синим дымком. Играючи тянет целый выводок плугов и борон. Не успеешь оглянуться, а там, где еще утром земля щетинилась колючей прошлогодней стерней и бурела разбросанным перегноем, разостлан уже однотонный, ласкающий взор хлебороба ковер, в котором выше щиколотки проседает нога.

Разве такое не приятно трактористу?

А сеять?.. И еще того лучше! Нацепятся сзади к трактору и культиватор, и сеялок две, а то и три, да еще волокуша. И тарахтит вся эта дружная компания по зяби с утра до вечера. Только успевай замерять!

Но этой весной не то. Даже маломощные по тяглу колхозы, и те стараются использовать нынче тракторы на самых тяжелых работах. Каждый колхоз стремится как можно больше поднять целины и залежей. Хотят колхозники за один год скинуть с плеч проклятое наследие войны и засухи, вернуть во что бы то ни стало хорошую жизнь. В помощь сильно поредевшим, да и отощавшим лошадям и волам запрягают в плуги своих личных коров. А уж в бороны и подавно. Навоз и перегной корзинами от конюшен на поле перетаскивают. Граблями боронуют озими.

Но тот, кто хоть немного разбирается в сельском хозяйстве, легко обнаружит, — что хоть и ослабла за войну техника, хоть и поредели силы, но земля в большинстве колхозов обрабатывается так, как и в хорошие годы не всегда обрабатывалась.

Все это отлично понимают трактористы. Но так уж устроен человек. Не очень радует его тяжелая и неблагодарная работа. Сил положишь много, а эффекта того нет.

Вот почему и сказал Бубенцов бригадиру тракторной бригады:

— Я ведь вижу, чего вам хочется. Только с пирогами придется повременить до осени. Но за мной не пропадет. Понял?

— Понятно все, Федор Васильевич.

От трактористов Бубенцов помчался в третью бригаду, о которой беспокоился больше всего.

Старательный и как будто понимающий человек был бригадир Александр Камынин. И встанет он раньше всех, и обдумает все еще с вечера, и людям задание дельно растолкует. А уж суетится, а уж галдит — нет спасения. Но не так работают у него в бригаде колхозники, как надо. Трудятся, правда, — не сказать, что стоят без дела. Спешат даже. А дела не видно.

Вот и сейчас…

— Всю эту полосу еще раз перебороновать придется, Александр Алексеевич. Это что — комья какие! Разве можно по такой зяби сеять?

Бубенцов взглянул на маленькую встрепанную фигурку Камынина, на его потное, озабоченное лицо и посочувствовал:

— Ты бы меньше сам старался, а больше спрашивал с людей. Это чья работа?

— Кропачевой… Ан нет, Поплевина звено.

— Ну-ка, покличь звеньевого.

Камынин сорвался с места, побежал.

— Стригун, — глядя вслед бригадиру, угрюмо пробормотал Бубенцов. Огляделся. Не видно бригады. Разбросались люди по обширному полю — туда, сюда. Вон там пашут. — Одна, две, три… — сосчитал Бубенцов упряжки. А должно быть пять. Там культиватор ползет. Медленно. Когда он обойдет все поле?.. Эх, кажется, зря он тракторы на целину пустил. Тут бы они как пригодились! А все — Торопчин.

Федор Васильевич помрачнел.

— Вот что, друг, — сказал он поспешно подошедшему к нему звеньевому. Поплевин явился один, бригадир отстал где-то. — Если я еще такую мусорную работенку увижу, самого в борону запрягу и прогоню по всей полосе.

— А бригадир смотрел и слова не сказал, — попытался свалить с себя вину звеньевой — высокий, длиннорукий, унылый какой-то мужчина.

— Значит, в два хомута потянете. Только ты на бригадира не ссылайся. Не у Камынина работаешь, а в колхозе!

Зато бригадой Брежнева Федор Васильевич остался доволен.

Здесь все шесть плугов бригады, двумя ступенчатыми звеньями, дружно бороздили землю, откидывая тяжелые маслянистые пласты чернозема. За каждой тройкой плугов тянулись бороны. А за боронами шло еще по нескольку женщин, граблями разбивая проскочившие между зубьями комья земли.

Над свежей пахотой, оглашая воздух трескучим гомоном, вились грачи. И беспорядочная суета птиц еще более оттеняла размеренный и слаженный труд людей.

У полосы стояла налаженная пароконная сеялка. Петр Аникеев, ползая на коленях, осматривал и прочищал сошники. Его младший брат Андрей, впервые готовившийся стать погонщиком на сеялке и очень гордившийся этим, деловито обхаживал лошадей, то и дело покрикивая: «Но, балуй!», хотя лошади стояли смирно. Сестра Таисия, семнадцатилетняя девушка, живо напоминавшая Бубенцову его жену Машу, когда та не была еще его невестой, засыпала в сеялку пшеницу. Большая была семья у тестя Бубенцова.

— Никак уж сеять наладились? — спросил Федор Васильевич подходя.