Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Вот здорово! Активно мобилизуют силы уральцы! Хорошее пополнение дает нам и мобилизация в сельских местностях губернии. Много добровольцев из батраков и беднейшего крестьянства, — говорил сияющий Кобозев. — Пора наступать, красногвардейцы рвутся в бой: все понимают, что каждый пропущенный день грозит расправой над рабочими Оренбурга. И просто от голода могут погибнуть они.

— Да, насчет оренбуржцев… Хорошо, что я побывал в Екатеринбурге: деньги получил для наших забастовщиков.

Ввалились в вагон и командиры прибывших с Цвиллингом отрядов. Морозный воздух ворвался вместе с ними из тамбура. Белый пар будто приподнял от пола девушек, и на этом облачке Маша Корецкая в белой повязке с красным крестом показалась Косте настоящим ангелом милосердия. Но сердце его оставалось спокойно, когда она, уходя, задорно махнула ему рукой. Он улыбнулся ей так же, как и Стеше Черкасовой.

— Начинают моего Костю девчата интриговать, — шутя заметил Джангильдин. — Был заморыш нескладный, вроде гадкого утенка, а теперь, смотрите, какой лебедь!

— Под твоим идейным руководством, — подтрунил Цвиллинг. — Но что-то этот лебедь больше смахивает на молодого грача. Черен и большенос.

— Будет вам изощряться! — заступился Кобозев. — Совсем смутили Туранина. Нос у него как и полагается мужчине (ты, Самуил, тоже этим не обделен). А насчет девушек, так молодость всегда словно шампанское игристое, о котором мы с вами давно забыли.

— Кто забыл, а кто и не пробовал. — Цвиллинг расстегнул полушубок и присел к столу. — Ты, Петр Алексеевич, когда жил в Риге до ссылки, наверно, пивом баловался? Говорят, у латышей пиво хорошее.

— У латышей вообще закваска хорошая… Революционная закваска, я имею в виду.

— Шампанское да пиво… Где уж нам! Надо товарищей хотя бы чайком побаловать, — сказал Коростелев.

И сразу засуетились у железной печки ординарцы.

— Чай — дело стоящее. С дороги особенно, — согласился Цвиллинг. — Но поскольку речь зашла о девушках, на которых мы, женатые рыцари, можем только любоваться, то разрешите мне, старому агитатору, одну минуту уделить поэзии. Как ты думаешь, Саша?

— Давай! Все с удовольствием послушают.

Но Цвиллинг задумался, потом заговорил серьезно:

— Когда я работал в троицкой революционно-демократической газете «Степь», то по должности читал стихи местных авторов, а для души классикой увлекался. Кроме доморощенных, у нас печатались произведения Горького, Бедного и других поэтов и писателей. Многое мне запомнилось наизусть.

Цвиллинг, как был в распахнутом полушубке, вышел на середину вагона, непривычно сурово взглянул на товарищей.

Костя Туранин так и замер со стаканами в руках: слушал, почти не дыша. То были обычные слова, которыми говорили каждый день, но отчего они звучали торжественно, бередили, обжигали душу?

«Надо списать да затвердить, чтобы всем пересказывать», — решил Костя.

— Еще? — спросил Цвиллинг, прерывисто дыша.

— Пожалуйста! — горячо попросил Коростелев. — То, что ты сейчас продекламировал, каждому красногвардейцу заповедь.

— Да, да! — восторженно поддержал Кобозев. — Превосходные стихи.

Джангильдин и Бахтигорай, схожие, словно отец и сын, тоже с оживлением смотрели на Цвиллинга. И Сергей Дмитриевич Павлов, которого при всей его молодости охотно именовали по отчеству, разогнулся, оторвался от карты, разложенной на другом столе, статный, во френче и галифе, стоял и слушал, склонив голову с гладким зачесом на косой пробор. Лицо его с юношески округлыми щеками, энергичным подбородком и крупным, с горбинкой носом светилось одобрением: хотя не до стихов сейчас, но они будто нарочно для данного момента написаны.

Голос Цвиллинга зазвучал снова, сперва приглушенно, потом все накаляясь и наполняясь звоном:

— Нам! — невольно вырвалось у Кости.

Все посмотрели на него, побагровевшего от неловкости, но на губах и в глазах у каждого можно было прочесть: «Да, нам».

«Если бы я раньше знал эти стихи!.. Мы сами виноваты, что не удержали Фросю в Нахаловке, не раскрыли ей красоту борьбы за свободу». Но эта мысль не огорчила, а только еще сильнее окрылила Костю.

Новое наступление началось в лютую январскую стужу. Синим вечером, когда над уютными бузулукскими домиками клубились дымы и звучно скрипел снег под полозьями и ногами прохожих, один за другим отходили со станции воинские эшелоны.

Костя набегался с поручениями по улицам постепенно пустевшего городка и, как присел в теплушке поближе к печке, так и заснул, прислонясь головой к винтовке, которую теперь не выпускал из рук.

Медленно шли по степям поезда, высылая вперед конную разведку, а там, где заносы и взорванные мосты, — ремонтных рабочих. Холодный ветер обжигал лица людей на открытых платформах, которые со своими плотно выложенными брустверами из тюков хлопка, слабо белевшими в темноте, походили на окопы, отрытые в снегу. Возле пушек и пулеметов потеснее, для тепла, сбились артиллеристы и пулеметчики.

Красными угольками мелькают огоньки цигарок, плывут над эшелонами клубы паровозного дыма с летящими искрами; длинные пучки света локомотивных фар, пробиваясь сквозь белесую поземку, шарят в снегу, нащупывая рельсы, помогая ремонтникам, расчищающим путь от снежных заносов.

Увидит враг?.. Пусть увидит. Пусть осмелится атаковать. Дежурят у орудий артиллеристы, не дремлют и пулеметчики… Только Костя спит, сидя у печки.

— Интересно, что ему снится? — посмеялся Цвиллинг, забежавший к башкирам во время очередной остановки… — Винтовку обнял, будто девушку милую…

— Милые наши одной надеждой живут, — с затаенной грустинкой сказал Джангильдин.

— Да, и они и дети. Я в Челябинске заскочил домой… Что было с сынишкой!.. Он тормошил, целовал меня, обнимал, прямо душил ручонками. А когда Соня упрекнула его: «Папа устал», он присмирел и только прижимался ко мне. Знаешь, Петр Алексеевич тоже беспокоится за своих: случись что у нас в тылу — в первую очередь семьи большевиков вырежут… Некоторые поговаривают: дескать, казаки — военная сила. А я им: мы сильнее, потому что стали военными ради справедливости, ради счастья детей…