Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Пашка и Гераська везли широкие салазки по застывшей Сакмаре, одетой поверх льда снегом. Серые облака ходили над голыми чащами поймы, темневшими вдоль берегов, и лица у мальчишек были тоже сизовато-серые: не с чего разыграться румянцу — голодно и холодно жилось степным воробьям. Дома вода в бочонках замерзает, на полках хоть шаром покати.

В салазках привязанные веревкой хворост и две толстые коряги, выброшенные половодьем (выполнили свою угрозу железнодорожные начальники и по сговору с Дутовым отказали забастовщикам в выдаче дров и кизяка), — приходится промышлять самим, не надеясь на взрослых.

Тянутся возле санной дороги аккуратные лисьи следы, нанизанные на бороздку, сделанную большим хвостом, там зайцы напетляли, намусорив корой ивняка. Наверно, и из лисицы получилось бы неплохое варево, чем она хуже зайца? Бродит по зимнему лесу разная живность, а как ее возьмешь? Сверху, от подножия Маячной горы, что лежит между Нахаловкой и левым берегом Сакмары, застроенным дачами богатеев, доносится вкусный на морозе дымок, и пахнет чем-то сдобным, жирным.

— Блины пекут. — Пашка шевелит ноздрями, в глазенках злоба и голодная тоска. — Монахи здесь тоже ладно живут. До самых Берд ихние земли — Богодухова монастыря. Небось не молитвами святыми питаются.

— Тише ты! Еще услышат да отберут дровишки, как летом казачата рыбу отобрали. Смекай, где ловчей проехать.

Пашка насупил брови.

— Нам ловчей там, где ни проходу, ни проезду. Сторож здешний тоже не дурак лезть по такому броду за охапкой хворосту, а стрелять, поди-ка, не станет…

Санные дороги уже накатаны повсюду, но пустынны: не мчатся по ним бешеные тройки с пьяными военными либо купцами и визгливыми гулящими девками, не видно и господских выездов. Притих Оренбург. Умолкли заводские гудки. Сурово выглядят рабочие окраины. Забастовка!

— Всего-то две недели не выходят наши в цеха, а уже пора зубы класть на полку, — говорит Пашка, сворачивая первым на целину по нагорью, где темнеют кустарники и навалы породы возле каменоломен. — Теперь отец с маманей решили продавать вещи, а какие у нас вещи? Ложки деревянные да миска оловянная — одна на шесть человек. Дедушка говорит: «На шесть персон».

— Шутит он, твой дедушка! — Гераська потише характером, но зато грамотнее Пашки и, когда «пасет» своих сестренок, умудряется читать все, что подвернется под руку. Есть у него какой-то придворный календарь о непостижимо далекой от разумения простых людей жизнью царя и самых главных чиновников. Гераська и теперь, когда царя уже нет, частенько заглядывает в свой календарь и не перестает удивляться, как много всего было нужно для одной семьи Романовых. Поэтому насчет персон и коронации он кое-что соображает.

— Давай отдохнем маленько, — просит он Пашку, запыхавшись, — вроде вспотел, а ноги застыли.

Ребята подтаскивают возишко к заснеженному навалу у каменоломни, присаживаются на туго увязанный хворост. Ноги у Пашки тоже закоченели.

— В таких обутках твои царевичи небось не хаживали! — говорит он, с тревогой поглядывая на худенькое лицо Гераськи. — Держись, старик! Довезем дровишки — печку расшуруем. Пускай эти начальники дорожные подавятся своими кизяками. Давай этот возик к вам доставим. У вас ребятишки маленькие, а мы-то ничего — потерпим.

— Мите тоже не годится в холоде лежать, — напомнил Гераська, тронутый великодушием друга.

— Митя да… он уже подниматься начинает. Бабка Зыряниха сама диву дается, что не помер. Крепка, говорит, ваша наследовская порода.

И снова поплелись мальчишки с салазками от куста к кусту, от бугорка к плетню белопустынного огорода: по-заячьи запутанные следы, воз, издали похожий на гроб, и две тщедушные фигурки на предательской белизне.

— Вечор формовщик из литейного… хотел вывезти хворост из поймы… тоже на салазках. — Пашка крепко налегает на лямку — он коренник, — натуживаясь, слова кидает отрывисто: — Возле кадетских лагерей… наскочил на казачий разъезд…

— Ну?

— Ничего… Дровишки отобрали. В формовщика-то стреляли, да не попали. Может, в воздух палили. А когда поймали, плетюгов вложили как за воровство.

Гераська, часто дыша, покосился на друга неодобрительно:

— Что ж ты мне до сей поры не сказывал?

— Для бодрости.

— А теперь?

— Теперь, чтоб не расстраивался в случае чего…

— Чего?..

— Стрелять вряд ли станут: мы ишо не доросли… А выпороть могут запросто.

Гераська почти равнодушно от усталости пробормотал:

— Черт с ним!

Еще немного протащились, вот и Нахаловка. Поселок будто мертвый: не курятся дымки над крышами землянок. Слепыми бельмами глядят застывшие окошки.

— Что-то народу не видно, — сказал Гераська.

— Митинг сегодня в паровозосборочном. Это я тебе говорил?

— Говорил.

— Наверно, все ушли туда.

— Может, и мы успеем…

Топот лошадиных копыт на соседней улочке раздался в ребячьих ушах, точно гром. Мальчишки засуетились, потянули лямку из последних сил, толкнули чью-то ветхую калитку… Хорошо, что у нахаловцев собак нет и замков не водится: живут себе как у Христа за пазухой, не боясь воров, не опасаясь соседей.

Ближе и ближе резвое скаканье сытых, играющих на бегу лошадей. Распахнув чужой, совсем пустой сарайчик, ребята удернули туда тяжело нагруженные салазки, прикрыли скрипучую в пятке дверь и затаились за нею, словно ежики.

На скрип у сарайчика, конский топот и говор мужских голосов за оградой выглянула из сеней пожилая хозяйка. А может быть, только казалась она пожилой, удрученная заботами и нуждою.

— Чего тут во двор доставили? — спросил, не сходя с лошади, матерый урядник с шашкой и с карабином за плечами.

— Да чего же нам доставлять, ваше благородие? — Хозяйка мигом заметила свежий след полозьев к сараю. — Только воду с колодца возим в бочатах.

— Отчего же воду зимой в сарай?

— Салазки в сарай, а воду домой. — В голосе женщины ожесточение. — Может, и воду пить нам запретите?

— Гляди у меня, старая ведьма! — Урядник не то поленился сделать обыск, не то поостерегся, чтобы не попасть впросак, тем более что из ближних изб и землянок уже сбегались соседки, — для острастки бросил начальственным тоном: — Распустились! — Тронул коня нагайкой, и враз ударили о промерзшую землю десятки кованых копыт.

— Провалиться бы вам в тартарары! — Совсем нестарая и не ведьма, кутая плечи в драную шаль и вытянув тонкую шею, нежно забелевшую, поглядела на удалявшихся казаков, потом на соседок, тоже с ненавистью смотревших вслед погромщикам. — Носит их нечистая сила!

А в сарае тихо-тихо прозвучал продрогший голосишко:

— Кажись, пронесло…

— Когда же этому конец придет? Скоро ли ваших главарей-то отпустят? — спрашивала своего Ефима Наследиха. — Подохнем ведь с голоду, отец!