Михаил Шушарин - Роза ветров

— Второй день, Паша, — шептала она.

— Второй?

— Тише, не говори, тебе нельзя.

— Можно, — Павел пытался улыбнуться, ощупывал голову. Она была забинтована и казалась огромной.

— Что со мной?

— Ушибся. Ты помнишь бревна? Парашют перехлестнуло.

— Ничего. Не горюй, — сказал сидевший тут же Сергей Лебедев. — Не такое бывало!

Этот спокойный голос Сергея и напугал Павла. Павел знал, что после серьезных травм бригадная санчасть без излишних проволочек устраивает десантникам медицинские комиссии, и многих после этого отчисляют в другие части, иногда даже и нестроевиками. Конечно, служба десантная — не шоколад. Но сейчас она для сержанта казалась самою лучшею. Павел и представить не мог себя без своей роты, без ребят, дружных, настырных. Десантники! Воздушная пехота. Это легенда! Не царица полей, а богиня! Бригадная комиссия неумолима и беспощадна. Это Павел знал еще по отборочной. Беркут! Только он мог заступиться.

«Товарищ гвардии майор! Перед последними прыжками я получил из дому весть: дядя Увар Васильевич — на фронте, двоюродный брат Лева умер в госпитале. Осталась одна тетка, Авдотья Еремеевна. Она работает в колхозе денно и нощно. Спрашивает меня, как я служу и как мое здоровье? Я что-то должен ей ответить. Вы знаете, товарищ гвардии майор, что тетя и дядя у меня — простые люди. Отец тоже был обыкновенным рабочим, шофером, но рано погиб. А мать я совсем не помню. Тетка Авдотья всегда была для меня как мать. Она вырастила нас с Левой на равных, а потому, когда нас отправляли в армию, наказывала одинаково: «Идете в драку — не жалейте волос!»

На последних прыжках со мной вышло несчастье. Вы скажете, что «от случайностей никто не гарантирован». Это правильно. Но я боюсь другого: комиссия может отстранить меня от прыжков или отчислить из части вообще. Это, товарищ гвардии майор, для меня самое худшее. А ушибся я не сильно. Хожу по палате, и все со мной в порядке. Но батальонный врач считает, что надо все-таки комиссию. Это значит — могут отчислить. За что? И что скажут люди? В тылу покалечился, трус?

Товарищ гвардии майор! Вы — большевик, вы поймете меня…»

Ходить по палате Павел пока не мог. Он не закончил своего послания, не сказал главного: уйти из части — потерять Людмилку. Это было непереносимо. Сознание покидало его.

…Шли по горящим камням, вздымая снопы минных разрывов, танки. Лука, герой горьковского «дна», присел на кровать, начал гладить его по голове и приговаривать: «Кто кому чего хорошего не сделал, тот и плохо поступил». — «Ты это к чему?» — «К тому, милый, что придется тебе попрощаться с воздушной бригадой. Но ты не противься. Шагай помаленьку. Оно и легче станет». — «Значит, не противиться?» — «Угу». — «Послушай, дедушка, тебя когда-нибудь по-настоящему били?» — «А как же? Били… Да ты не ерепенься. Жить надо ровно, постромки не рвать. Вот тогда и благополучие на земле будет. Все — люди. И все, концы в концах, прозревают. Понял?» — «А фашисты?» — «Что фашисты? И фашистов, паря, способнее всего человеками называть». — «Ну и гад же ты, дедушка, — обозлился Павел. — Если бы не воинская дисциплина, я бы тебе за такие слова…» Лука испугался и начал кланяться. Павлу это надоело. «Катись отсюда!» — выругался он, и Лука исчез.

Павел попытался подняться, застонал.

— Тише, Павлик, тише, — он всегда тут, с ним рядом, голос Людмилки. — На, выпей водички!

Павел открыл глаза. Людмилка продолжала:

— Приходил Беркут вместе с доктором, когда ты спал.

— Письмо мое?

— Взял с собой. Сложил вчетверо и в планшет.

— Читал?

— Читал. И доктор тоже. А потом майор сказал: «Хорошие у нас парни».

Людмилка за эти дни осунулась, похудела. Огромные глаза ее стали усталыми и взрослыми.

Ни Людмилка, ни Павел Крутояров, конечно, не понимали, что в отношениях поколений бывают такие периоды, когда дети очень быстро взрослеют, а отцы продолжают оставаться молодыми. В такое время они становятся сверстниками. Только старшие, как бы инстинктивно, охраняют и защищают младших. Происходит это естественно, ненавязчиво.

Беркут был внимателен к своим сослуживцам, берег молодых, как сознающий ответственность за судьбы поколения.

Молодость есть молодость. Шрам затянуло быстро, температура спала. Надев десантную форму, он расхаживал по палате, чувствуя, как наливается здоровьем тело. Ходил на носках, вытягиваясь вверх так, что хрустело в позвоночнике, пробовал ходить на руках, проверяя, как подействует прилив крови к голове.

За этим занятием его застал батальонный врач.

— Тренируешься?

— Да так, немножко.

— Смотри, не поломай тут у нас чего-нибудь.

— Выписывайте поскорее, товарищ гвардии майор.

— Вот приедет главврач бригады — посмотрим…

— А комиссии не будет?

— Нет. Для чего она тебе?

— Она мне ни к чему, — Павел едва не кричал от радости.

Когда врач ушел, в палате появилась Людмилка. Она молча положила на заправленную кровать синий треугольник и молча вышла.

«Я не могу не сказать тебе об этом, хотя говорить не время. И все-таки я думаю, что оставлять на «после войны» нельзя. Всякое может быть.

Когда ты был без памяти, беспрестанно шептал: «Люблю». Это было при Беркуте. А рядом стоял доктор. Доктор наш — чудесный человек. Он не посылал меня в роту, не вызывал на занятия. И все дни я провела возле тебя.

Я о многом подумала, Павел.

Ты даже не знаешь, как я оказалась здесь, рядом с тобой. Не удосужился ни разу спросить, а я ждала, что спросишь… Столько я мытарств перенесла, чтобы так все получилось, знаешь? Когда ты ушел в армию, я сказала девчонкам: «Пойду за ним». Меня подняли на смех. «Подумаешь, любовь, — говорила мама, — девки в твоем возрасте умнее. Вон Лелька Бартовская вышла замуж за военкоматовского офицера. И деньги, и наряды, и муж есть».

Оба мои брата попали на фронт с первых дней войны. Я тоже написала заявление, чтобы отправили в действующую армию. Не приняли. Мама упросила врачей, и они нашли у меня какие-то изъяны в легких. Мама есть мама. Ровно через месяц после этого мы получили похоронку: погиб отец. Сколько я пережила! Работала на хлебопекарне чернорабочей. А есть было нечего. Был только запах хлеба. Некоторые ухитрялись стащить со склада булку-две. А я? Когда и ни в чем не виновата — и то краснею.

Потом бросила все. Попрощалась с мамой, поехала в Свердловск. Вагоны забиты, билеты не продают. А я еще пальцы на ноге ознобила. Приехала в УралВО, начала просить: «Пошлите в военное медицинское училище». — «Обращайтесь в военкомат по месту жительства», — отвечают. «Никуда я больше обращаться не буду. Давайте ваше направление». Лейтенантик, принимавший меня, щурился, ехидничал: «Девушка, перестаньте дурочку корчить». Ну уж тут я разошлась: «Как вы сказали? Как ваша фамилия?» — «А вам зачем?» — «Затем, чтобы сообщить куда следует и рассказать о вашем бездушии и бюрократизме! Как вам не стыдно! Война идет, а вы тут сидите в тылу да еще и над людьми издеваетесь!»