Кирилл Шишов - Золотое сечение

Сделал три-четыре ступени и, распираясь руками, полез. Торф непрочный, ползет, сочится. Еле-еле до верха долез и за палку, на которой лапник лежал, схватился, а она и треснула. Полетел я с ней вместе в грязь, в болотину. Ну, все, думаю, третьих суток не выдержу — бьет меня, как в лихорадке…

Представляешь, что делать в такой ситуации? — Патриарх доверчиво взял меня за руку, как бы подтверждая, что он здесь. — Насадил я свою кепку на эту палку, высунул ее из ямы, как мог, и в беспамятстве почти мотаю туда-сюда. Вдруг — грохот телеги, стук колес. В проеме показывается голова с бородой. «Сидишь?» — спрашивает. «Сижу», — отвечаю, и уж сил нет встать. И вдруг дед исчезает, снова стук и тишина. Снова я просидел так, и палку бросил. Умирать собрался.

Потом слышу — убирают сверху лапник, вожжи спускаются ко мне. «Одень под мышки», — кричит дед, а я и слышу-то с трудом. Но все же понял, кое-как продел, он меня потащил — я ни с места. Кричит: «Тянись, мужик, не то брошу!» Еле-еле пособил я ему, и от света будто ослепнул, свалился в траву.

Очнулся уже в русской избе. Девчонка — русая, вся розовая от солнца, сметаной меня кормить принялась. А меня рвет с нее — смех и грех. А дед в волком уехал — людей и доктора привез… Вот так я и смерть в глаза повидал, Андрей Викторович.

Рассказывал он мне эту историю в аэропорту, потому что рейс откладывали дважды, и я уговаривал его оставить меня и ехать домой, а он, ссылаясь на отсутствие родственных душ в «берлоге», продолжал развлекать меня историями в духе Амброза Бирса.

— Что же, — удивился я, — так это все безнаказанно сошло тем подкулачникам?

— Почему же? Был потом суд выездной. У меня фамилии парней записаны, а в лицо-то я никого не помню. Есть Измангулов — а их в деревне пятеро. Султанов есть — а их девять однофамильцев. Староста хитро выбирал — получил за это года два сам — и все дела… А погибни я — и концов не сыскать: сам ушел, сам пропал…

К чему он рассказал мне эту историю, я тогда не понял. Я предвкушал уже свою будущую карьеру в столице, был полон радужных планов и рассеянно слушал Патриарха, утомившего и меня, и себя рассказом. Не помню, как я улетел, что он говорил мне впопыхах на прощание. Лишь его долгое сидение в яме врезалось мне в память. Остальное стерлось. А эта злосчастная яма вновь и вновь возникала передо мной потом, когда я вспоминал Патриарха…

Профессор Егоров предложил мне заняться проблемой переработки и склеивания древесины. Это требовало таких знаний химии, что я немедленно плотно засел за учебники, полгода не выходил из читальных залов библиотек. Москва не увлекала меня. Ее суета и шум подавляли, поэтому я стремился ложиться спать пораньше, чтобы начало рабочего дня уже заставало меня сидящим за уютной загородкой читального стола с зеленой лампой. Там я был отгорожен от людей и не стремился к общению.

Однажды профессор в очередной беседе со мной (а мы беседовали раз в неделю в его кабинете), взглянув на мое утомленное осунувшееся лицо, посоветовал мне посмотреть выставку финской архитектуры в Сокольниках.

— Вы увидите там примеры отличного применения клееных конструкций, — пояснил он, когда я хотел возразить ему, боясь терять драгоценное время. — Финны умеют ценить каждый грамм древесины, и у них есть чему поучиться.

Я отправился в Сокольники немедленно, рассеянно думая про себя, что заказанная мной на сегодня литература может ждать не более суток, а потом опять исчезнет в чреве хранилищ. Тогда ее снова надо будет выписывать по бесконечным каталогам, путаясь в индексах и разделах. Выставка была шумной, яркой, с полотнищами реклам, натянутых на алюминиевых столбах под сводами громадных оболочек из стекла и стали. Сотни посетителей скапливались, в основном, возле мест раздачи проспектов с цветными вкладками, поэтому я мог свободно бродить по полупустым залам, где стояли поточные линии обработки древесины и висели образцы чудесных древесных пластиков, полученных на этих умных машинах.

Действительно, сыны Суоми умели делать из дерева чудеса: и прочные неистираемые полы, и изящные лакированные своды, похожие по форме на деки итальянских скрипок, и ажурную мебель в стиле ампир или ренессанс. Особенно меня восхитили возможности простой березовой фанеры, из которой они делали сборные домики для Заполярья, корпуса лодок и крупных траулеров. Даже дирижабли — давно исчезнувшие у нас неуклюжие воздушные суда — имели у финнов каркасы из сверхпрочной пиленой фанеры и доставляли грузы куда-то в фиорды и заснеженные пустыни. Мне вдруг тоже захотелось заняться вот такими дирижаблями, рыбами с блестящими алюминиевыми боками и алыми лопастями винтов, на которых можно добираться в любую глушь и даль, недоступную автомобилям и вертолетам…

— Нравится? — услышал я подле себя приятный женский голос.

Я оглянулся. Рядом со мной стояла дама в коричневом свитере и кожаной безрукавке, с яркими накрашенными губами и в очках в золотой оправе. Мог ли я думать, что она через какие-нибудь полгода станет моей женой? Я просто и искренне ответил тогда:

— Конечно, нравится. Как будто Калевала в дереве…

— А вы видели, как исследуют лигноуглеводные пластики в барокамерах? — спросила она, и я поразился:

— Вы что, специалист по обработке?

— Нет, я такая же аспирантка, как и вы, только работаю с профессором Недолиным, на вашей же кафедре, — засмеялась она, видя мое недоумение.

Оказалось, что моя замкнутость была причиной тому, что я не знал никого из молодых своих коллег по учебе. Оказывается, они все успели перезнакомиться, лишь обо мне знали понаслышке, как о порядочном чудаке, который беседует только со своим профессором, питается по вечерам творогом и кефиром, а целые дни проводит в духоте библиотек, пытаясь объять необъятное.

Весело и непринужденно взяв меня под руку, Ольга Дмитриевна — так звали мою решительную коллегу — повела меня смотреть выставку «по-настоящему, для науки».

— Вы не отрывали глаз от строчек, — смеялась она, — боялись упустить идею. И что — нашли?..

— Какое, — вздохнул я. — Столько в мире всего понаделано в нашей области, одних патентов за год тысячи три приходит. Вот перевожу, разбираюсь…

— А я не перевожу их сама. Для этого есть переводчики. Хотите — устрою, а в сэкономленное время потащу вас с собой. Идет? — И она озорно прищурила фиолетовые веки. Мне тогда показалось, что она не так солидна, как в момент знакомства. «Лет двадцать семь, не больше», — подумал я…

— Но у меня скромные возможности, — замялся я, прикидывая, сколько стоит в столице переводчик — химик или строитель.

— Это пусть вас не беспокоит. Я живу у мамы с папой, друзей у меня, слава богу, хватает. Их не убудет, если и переведут между делом десяток-другой ваших патентов. Кстати, а вы свое свидетельство получили уже?