Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]

С трудом перевалив бугор, Эрлих бежал по ковыльному лугу и радовался дождю, который смывал его следы, не позволяя поисковым собакам взять их.

За лугом он спустился в низину, затем, не разбирая дороги, заспешил к лесу, который чернел невдалеке. Уже на опушке остановился и оглянулся.

Округа была пустынной. Хлесткий ливень избивал голое поле. Пелена дождя скрывала горизонт.

«Еще немного, и я выйду к железной дороге, а там будет легче сориентироваться… Полотно проходит где-то неподалеку. Только бы не проглядеть его… Только бы не проглядеть…»

Стоило задержать бег, как острая боль пронзила тело и Эрлих осел в грязь. Он притронулся к ноге и сдержал стон: ногу саднило, в нее словно впились сотни острых игл.

Превозмогая боль, он уперся в размытую землю и тяжело поднялся.

Вокруг водили хоровод деревья. Небо над ним было низким, свинцовым.

«Дорога каждая минута. Нельзя останавливаться!» — приказал себе Эрлих. И оступаясь в бочажины, скользя по глинозему, придерживаясь за стволы, стоная при каждом шаге, он заковылял сквозь лес в ту сторону, где закатывалось солнце…

… Эрлих Сигизмунд Ростиславович , родился в 1892 году в Петербурге, обрусевший немец. Отец, генерал от инфантерии, погиб в 1914 году, мать, графского рода, проживала в Ленинграде, где умерла в 1934 году.

Штабс-капитан царской армии. Служил в 1919 году в контрразведке Добровольческой армии в Царицыне, затем руководил повстанческим отрядом-бандой на Дону. За границу эмигрировал в 1921 г. Сотрудник управления имперской безопасности (РСХА). Одно время был близок к белоэмигрантскому руководству РОВС, входил в РФС («Российский фашистский союз»).

Член национал-социалистической партии Германии с 1937 года. В диверсионно-разведывательную группу включен по рекомендации нач. IV управления РСХА группенфюрера СС Вальтера Шелленберга и генерал-майора центрального отдела абвера по комплектованию кадров Остера.

Словесный портрет : рост выше среднего, худощав, лицо узкое, с впалыми щеками, лоб прямой, глаза светлые, волосы редкие. Свободно владеет немецким, французским языками, хуже польским. Особых примет не имеет.

Опасен при задержании.

Стоило Краснову взглянуть на лист с четко отпечатанным текстом и подпись, как стало трудно дышать: лоб атамана покрыла испарина, что случалось даже при мимолетном волнении. Пришлось расстегнуть на вороте мундира пуговицу.

— Генерал просил передать вам свои поздравления с успешно начатой операцией, — мягко и вкрадчиво доложил Синицын. — Он верит и надеется, что ваши люди, которых абвер намечает забросить в район Придонья Сталинградской области, в ближайшие дни (а может, и часы) помогут быстрейшему продвижению к Волге доблестных и непобедимых армий рейха. Первая группа, которую вы имели честь благословить вчера вечером, начала свою активную деятельность и готова к приему десанта. В эфир группа вышла без опоздания, в точно обусловленное время. На рации работал наш радист — его радиопочерк и индивидуальные особенности передачи подтверждаются функабвером.

«Мои страхи и опасения были напрасны и ничем не обоснованы! — подумал Краснов, потирая ладони. — Радиограмму, прежде чем показать мне, конечно, уже прочитали в штаб-квартире абвера. Меня поздравил сам всесильный герр Розенберг, этот прибалтиец с печальным лицом! Теперь мне станут больше доверять, выше ценить и поддерживать каждое мое предложение! Еще бы: вчерашним эмигрантам, которые десятилетия прозябали на задворках Европы, удалось то, на чем неоднократно сворачивали шеи многие немецкие агенты, не умеющие закрепиться в советском тылу и скандально провалившиеся при первых же шагах».

Краснов не сводил прищуренных глаз с листа, который чуть дрожал в руках.

«Я знал, я верил, что моих людей встретят как долгожданных освободителей от большевистского ига! Иначе и быть не могло! Ликвидировать на Дону Советскую власть должны русские люди, точнее, казаки, это наше кровное дело! Лишь мы, долгие годы страдавшие вдали от родины, заслужили почетное право первыми вступить на родную землю».

Он еще раз перечитал короткое письмо Розенберга, затем снял очки и стал протирать бархоткой стекла.

«Надо немедленно сообщить Семену. Племянник будет рад моему большому успеху», — решил Краснов и потянулся к телефону. Набрал на диске номер и, услышав в трубке голос адъютанта племянника, потребовал:

— Соедините с господином Красновым! Немедленно!

— Кто изволит спрашивать? — спросили в трубке.

«Странно, что меня не узнали по голосу сразу», — Краснов сдержался, чтобы не накричать, и сказал:

— Дядюшка изволит спрашивать! Атаман!

Бессильно опустив плечи и положив на колени вздрагивающие кисти рук, Краснов безучастно, потухшим взором смотрел на членов Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Рядом с дряхлым атаманом на скамье подсудимых сидели пятеро, те, кто, как и Краснов, некогда обивал порог имперского министерства оккупированных Германией восточных областей на Литценбургенштрассе.

Один из членов суда был с коротко подстриженной бородкой, и Краснов невольно подумал о Дзержинском, чей портрет висел в коридоре.

«Встречал ли я Дзержинского в Смольном институте, куда второго ноября семнадцатого года был доставлен большевиками из Гатчины? — Атаман потер лоб. — Помнится, допрашивал меня человек в пенсне, был он удивительно худ, с серым лицом, ввалившимися щеками. И беспрестанно курил. Милейший начальник штаба моего корпуса полковник Попов с иронией заметил, что этот представитель нового правительства Советов неизлечимо болен и вряд ли доживет до „светлого царства“ социализма… Но был ли это сам Дзержинский или кто-то иной?».

Времени для размышлений у Краснова было более чем достаточно: показания суду давали соседи по скамье, кто вместе с белогвардейским атаманом активно сотрудничал с фашизмом и сейчас, под тяжестью неопровержимых улик, признавался в совершенных тягчайших преступлениях против Советского Союза, мира и человечества.

На вопросы отвечал бывший князь и белогвардейский генерал, участник корниловского мятежа Султан-Гирей Клыч.

С первого дня нападения Германии на СССР князь верой и правдой сотрудничал с разведывательными органами СС. Когда же германская армия вступила на земли Северного Кавказа, начал подбирать бургомистров и выявлять коммунистов, призывал горцев к вооруженной борьбе с Красной Армией.

— Вскоре я убедился, что никакой вражды к коммунистам у народов Северного Кавказа не было и нет и призывать к расправе над ними рискованно. Когда же немцы расстреляли многих жителей моего родного аула Уяла, я понял, что организовать антисоветское движение на моей родине невозможно…