Ваграм Апресян - Время не ждёт

Вскоре — в июле 1929 года — ВСНХ постановил: считать лабораторию режущих инструментов и электросварки системы Игнатьева самостоятельной научно-исследовательской организацией Главстанкомаша; погасить долги лаборатории в сумме 116 тысяч германских марок; выделить 207 тысяч рублей на покупку дополнительного оборудования для лаборатории и ее текущих расходов в 1929 году. Ввиду того, что комиссии по составлению сметы не удалось установить точно все нужды лаборатории, считать смету ориентировочной.

Получив текст этого решения, Игнатьев вызвал Белоцерковца в гостиницу Метрополь, где снимал просторный номер, — он давно ушел с квартиры Шведчикова, который вернулся из-за границы. Анатолий Петрович застал друга в возбужденном состоянии, счастливым. В помолодевших серых глазах его ярко горели знакомые Белоцерковцу «игнатьевские» огоньки, которые вспыхивали у изобретателя в минуты рождения большой идеи, жажды творчества. Александр Михайлович ходил из угла в угол мелкими, частыми шагами и рассказывал сидящему на диване Анатолию Петровичу о своих делах. Говорил о Горьком, о победе над фирмой «Гефей», об уходе из «Электростали», о встрече с Куйбышевым и о результатах этой встречи. Белоцерковец с выражением изумления на лице слушал его, приговаривая: «Здорово, здорово, прекрасно!» В заключение изобретатель показал гостю постановление ВСНХ. Анатолий Петрович прочел текст и сказал:

— Драгоценный документ! Это то, о чем ты мечтал.

— Ты понимаешь, Толя, что теперь у меня будет, если сам Куйбышев заинтересовался моим изобретением? — спросил Игнатьев и сам же ответил: — Будет простор, широта, настоящий размах исследований и опытов. До сих пор меня заставляли делать только резцы. А это ведь неправильно, — правда, я пробовал делать еще бритвы, ножи, но это пустяки, — неправильно потому, что надо было двигаться более широким фронтом: изготовлять разнообразнейшие инструменты по камню, дереву, горному делу — поскорее развивать производство тех видов, которые наиболее удались и нужны промышленности. Резцы же по металлу оказались самыми капризными, самыми трудными в изготовлении из-за точности их лезвия, строгости режимов работ, разнообразия физических свойств обрабатываемых материалов.

Игнатьев жестикулировал обеими руками и говорил о своих планах так горячо, что Белоцерковец заразился его энтузиазмом и начал сам развивать отдельные его мысли.

— Насчет камня и горного дела ты прав, надо заинтересовать соответствующие организации и поставить их опыты, — сказал он.

— Разумеется, инструменты горные и по камню работают как бы в точильной среде, осуществить их самозатачивание, очевидно, будет легче, нежели у инструментов по металлу.

— Надо привлечь внимание строителей, архитекторов, горных инженеров, нефтяников, нужно тебе организационно развернуться, а то Главметалл зажал тебя в узкой проблеме, и ты не видел просторов...

— Толя, знаешь, зачем я позвал тебя? — перебил Александр Михайлович, — чтобы уговорить тебя перейти ко мне на работу. Ты ведь по образованию путеец-электрик, а по опыту строитель. А у меня электросварочные работы займут половину объема всех дел лаборатории; что же касается строительства, то будешь строить завод, как мы раньше уговорились. Но я хочу, чтобы ты возглавлял всю организационную и административную работу в лаборатории. Давай работать вместе, Толя, согласен?

Белоцерковец ожидал этого вопроса. Он подумал и ответил:

— Я строю завод, где дел мне хватит еще года на полтора.

— Ах, досада!

— Что делать? Бросить стройку сейчас никак не могу.

— Не надо... Ну, потерплю, Толя, если ты даешь слово.

— Потерпишь? Тогда я буду попрежнему весь твой.

Говоря «попрежнему», Анатолий Петрович имел в виду далекие годы юности, когда они были неразлучными друзьями. Александр Михайлович понял это и был очень тронут. Крепким рукопожатием они молча скрепили "договор. Снова союз, прочный, сцементированный большими творческими замыслами, тозарищеский союз на всю жизнь!..

В дверь постучали. Вошел курьер, вручил Игнатьеву конверт со штампом Наркомфина и ушел.

— Что это? — удивился изобретатель, — не успел я еще перебазироваться в Москву, а Наркомфин уже налогов хочет?

В конверте оказались две выписки из решения коллегии Наркомфина. В первой выписке говорилось о том, что согласно указанию Советского правительства Игнатьев премируется за свои изобретения деньгами в сумме 100.000 рублей. Вторая выписка была справкой для местного финотдела о том, что премия Игнатьева освобождается от государственных налогов.

— Не было ни гроша, и вдруг алтын! — воскликнул ошеломленный изобретатель.

— Хорош алтын. Сто тысяч для тебя — астрономическая сумма! — сказал не менее удивленный Белоцерковец.

— Подозреваю, что это инициатива Куйбышева. Придумал же Валериан Владимирович предложить деньги таким способом, чтобы я не смог отказаться от них.

— Ничего, ты бери, деньги не пропадут.

— Разумеется... О, идея, Толя, давай выпьем! Выпьем за здоровье товарища Куйбышева, за процветание лаборатории, за нашу совместную плодотворную работу!

Игнатьев нажал на кнопку звонка. В дверь постучались, и вошел Валериан Иванович Богомолов, некогда носивший в Боевой группе кличку «Чорт».

— О, а я думал официант такой быстрый! Пришли очень кстати, будем пировать, — сказал Александр Михайлович, приветствуя гостя. Богомолов был инженером, работал в Центральном бюро рабочего изобретательства, знал все о делах Александра Михайловича и помогал ему. Он пришел поздравить друга с премией и побеседовать о планах работ.

Официант накрыл стол, поставил закуску, вина, коньяк. Игнатьев налил гостям в рюмки коньяку, а себе кагору. Те решительно запротестовали.

— Не могу, врачи запретили пить водку и коньяк, — оправдывался изобретатель. — Десять лет — с 1919 года — как меня временами беспокоят головные боли. Все некогда было ходить к врачу. Наконец, на днях пошел и узнал, что у меня «сердечная недостаточность». Что это такое, не знаете?

— Порок какой-то. Смотрите не запускайте, — посоветовал Богомолов.

— А я всегда был уверен, что у меня, так сказать, «сердечные излишки», а тут нате вам — «недостаточность»... Ну, бог с ним, с сердцем, — сказал Игнатьев, подняв рюмку. — Выпьем!

Лаборатории отвели помещение в доме номер 4 по Лучниковому переулку, между Мясницкой и Маросейкой. Начали набирать людей.

В марте 1930 года приступили к монтажу оборудования. Как-то утром, стоя среди нераспакованных еще станков, Игнатьев отдавал приказания об их расстановке. Вдруг он услышал знакомый голос:

— Можно повидать Александра Михайловича? Игнатьев обернулся и пошел навстречу посетителю, простирая руки: