Ваграм Апресян - Время не ждёт

И вот Анатолий Петрович пришел на выручку, сдержав свое слово. Он стал заместителем Игнатьева, его правой рукой, фактическим директором лаборатории, взвалив на свои плечи все организационные, административные и хозяйственные вопросы. И повел Белоцерковец эти дела энергично, мастерски, во всем быстро наладив порядок, который был слабой стороной его друга-изобретателя. Александр Михайлович облегченно вздохнул и жадно взялся за отложенные творческие дела.

В августе лабораторию посетил Алексей Максимович. Он осмотрел тесное помещение и недовольно нахмурился.

Игнатьев, словно оправдываясь перед гостем, объяснил причину тесноты ростом лаборатории:

— Видите ли, одежка стала не по мерке. Горький улыбнулся, спросил:

— И это объяснение вполне утешает вас?

— Нет, но мы не теряем надежды на лучшее. Коллегия Главстанкомаша постановила строить нам завод, но лабораторию передали в ведение Станкоинструментального главка, начальство которого не милует нас...

— И тормозит дело?

— Не затормозит, — ответил Игнатьев, боясь, что Горький опять начнет хлопотать о его делах. — У меня есть энергичный помощник, Анатолий Петрович, он пробьет бюрократическую твердыню Главка... А вот и он!

Горький увидел высокого седого человека, идущего к ним широким, размашистым шагом. Игнатьев представил ему Белоцерковца...

Спустя недели две Алексей Максимович позвонил Игнатьеву и попросил заехать к нему домой на Малую-Никитскую.

Изобретатель застал писателя в рабочем кабинете за огромным высоким письменным столом, поздоровался и улыбнулся как-то загадочно.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Алексей Максимович.

— Тому, что если бы меня посадили за ваш стол, то я бы был похож на ученика первого класса за партой выпускника.

Горький расправил худые плечи, показал дымящейся папиросой в сторону и сказал:

— А в той комнате для вас есть подходящий стол и все условия для работы.

— Что?

— Не поняли? — спросил Алексей Максимович, вставая. — Я тоже не понимаю вас, Александр Михайлович. Мастерская ваша в тесноте, а вы сами, оказывается, совсем бездомный. Что это значит? Живете в гостинице, а между тем, достаточно было вам слово молвить, и получили бы квартиру или комнату.

— Знаю. Не до этого было, да и просить самому, Алексей Максимович, было как-то неудобно.

— Излишняя застенчивость... Я вас пригласил отчасти за тем, чтобы сообщить о моем отъезде на лечение. — Горький потушил папиросу о пепельницу и добавил: — Еду надолго, а посему предлагаю вам жить в моей квартире.

Игнатьев опешил от неожиданности, начал благодарить Горького, отказываясь от предложения. Он уже опять ругал себя за то, что против своей воли — уже который раз — причиняет Алексею Максимовичу хлопоты. Горький выслушал изобретателя с выражением нетерпения на лице и, как всегда, настоял на своем. Затем он поправил на столе стопку чьей-то рукописи, многозначительно улыбнулся Игнатьеву, шевеля усами.

— Изобретатели — народ ловкий в открытии тайн науки, — упирая на «о», сказал Горький, — но не очень догадливы они насчет тайн души человека.

— Это уже ваша область, — заметил Игнатьев.

— А все же вы не догадались о наличии у меня более важной новости для вас, нежели та, о которой я вам сообщил?

— Какая же еще новость может быть важнее и огорчительнее для меня, чем сообщение о вашем длительном отъезде... — Игнатьев хотел было добавить еще — «и об ухудшении вашего здоровья», но воздержался.

Алексей Максимович усмехнулся с оттенком той доброй, снисходительной иронии, с какой взрослые подтрунивают над недогадливостью маленьких и, дразня любопытство Александра Михайловича, сказал:

— А вы попробуйте, угадайте.

— Не могу, никак не могу, — ответил Игнатьев, подумав.

— На днях я встретился со Сталиным и говорил между прочим о вас... — начал Горький.

— Обо мне? — Игнатьев испуганно ткнул пальцем себя в грудь.

— Чему вы удивляетесь? Полагаете, подобно мне, что вы для него новость? Иосиф Виссарионович сказал, что знает о ваших изобретениях. Я подумал, из газет, и, разумеется, ошибся. Сталин интересовался вами, помимо газет, и довольно подробно. Не знал он только о тесноте в вашей мастерской. Об этом уже я рассказал ему, и Иосиф Виссарионович тотчас же распорядился через секретаря, чтобы построили для вашей мастерской специальное помещение или выделили старое.

Эта новость ошеломила Игнатьева. Он понял, что Горький шутил, говоря о его недогадливости, ибо догадаться о решении самого насущного для него вопроса в таком неожиданном плане он не мог. Игнатьев долго молчал, и, наконец, придя в себя, заговорил торопливо, взволнованным голосом, будто боясь не сказать всего.

— В случае новой встречи передайте Иосифу Виссарионовичу мое спасибо... И вам, Алексей Максимович, такое же спасибо за все. Своей дружбой и неустанной поддержкой вы обязали меня до конца дней моих... — и замолк, остановленный сдавившей горло спазмой...

Вскоре стало известно, что для будущего завода Игнатьев получит трехэтажный корпус и пристройку Московского инструментального завода — МИЗ, а для лаборатории — дом заводоуправления. Переселение в эти здания на Большой Семеновской улице должно было состояться сразу же, как только закончится строительство больших корпусов для МИЗ на противоположной стороне улицы. Эта весть вызвала большой подъем в коллективе лаборатории.

Будет завод инструментов системы Игнатьева, а рядом — лаборатория! «Будет большой корабль, надо готовиться к большому плаванию», — говорил Белоцерковец. Он начал проектировать завод мощностью на миллион резцов в год, планировал расстановку станков, разрабатывал вместе с другими будущую поточную технологию. Игнатьев и Бухман сконструировали новую лентосварочную машину большой мощности, могущую развивать скорость сварки в среднем семь метров в минуту. Машину заказали ленинградскому заводу «Электрик». С трестом «Электросталь» договорились об увеличении поставок лент быстрорежущей стали, которой, сколько ни доставляй, не напасешься отличному мастеру сварки Верещагину. После отъезда Венцеля в Германию бывший матрос стал хозяином лентосварочной машины и без устали заготовлял двуслойные штанги для текущих нужд и впрок.

Игнатьев и Богомолов усовершенствовали «мортиру», которая развивала скорость резания до двухсот метров в минуту. «Мортиры» демонстрировались на заводах. Пошли слухи о «чуде» техники — 200 метров в минуту! В числе свидетелей одного из испытаний «мортиры» находился и автор этих строк — бывший слесарь-инструментальщик. Никто не мог поверить, в том числе и я, что быстрорежущая сталь, которая выдерживает не более тридцати метров резания в минуту, у Игнатьева выдерживала двести метров. Поверили лишь после того, когда увидели работу «мортиры» собственными глазами. Но и тогда иные из специалистов все еще упорствовали и уверяли, что это «фантастически» быстрое резание практически не нужно. Однако токари-ударники просили дать им такие «мортиры», и МИЗ взялся изготовить первые шестьдесят штук.