Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

Девушка говорила с заметным восточным произношением. Но это делало речь ее милей и занимательней.

— Вот, вот. Дело за деньгами. Как говорят, презренный металл.

— Сколько нужно? — спросил Гончаренко, уже владея собой и помня о набитых керенками своих карманах.

— Да, сколько нужно, Тегран? — повторил его вопрос Удойкин. — Да, сколько же?..

— Тысячи рублей будет, пожалуй, мало. А вот полторы тысячи вполне хватит.

— Так я вам их дам, — страшно обрадованный, поспешно заявил Гончаренко. — Вот, пожалуйста.

С этими словами он извлек из-за пазухи пять свертков керенок и протянул их пораженной девушке. Изумлению ее и Удойкина не было границ.

— Как же вы даете столько денег?

— Откуда у тебя такая сумма капитальных средств?.. Да ты ж буржуяка, а?

— Берите, — говорил между тем Гончаренко, держа керенки в вытянутых руках. — Берите, они же мне не нужны.

— Не нужны… — изумленно спрашивал Удойкин. — А откуда они у тебя, брат ты мой?

— Эти деньги… я вчера выиграл в карты, — искренно сознался Гончаренко.

— Вот оно что… Карта — дурман для народа. Однако на хорошее дело даешь. Молодца! Видишь, Тегран, какие мои друзья. А я тебе насчет капитализмы все как есть расскажу. Дай срок.

— Удобно ли взять? — спросил Тегран Удойкина. — Ведь может быть наш друг выиграл у товарищей их последние сродства.

— Да нет же, — деньги у них лишние, честное слово, — краснея, принялся убеждать Гончаренко. — Они их все равно бы пропили. Возьмите же… А то неудобно. Вон народ идет.

Девушка поколебалась одну секунду. Но затем взяла денежные свертки из рук Гончаренко и завернула их в шелковый головной платок.

Дальше они шли молча. Перейдя главную улицу, свернули в переулок. В конце его зашли в одноэтажный дом. Спустившись на две ступеньки, они попали в комнату, переполненную людьми.

— Это комитет большевиков, — шепнул Удойкин. — Я хочь и эсер, а имею к ним лучшее притяжение… потому народ решительный и вообще за рабочих и крестьян.

Пожав руку и похлопав Гончаренко по плечу, Удойкин куда-то исчез.

Девушка открыла боковую дверь и пригласила войти Гончаренко. Комната была крохотная. Они вдвоем с трудом поместились в ней. Девушка присела на единственный стул и принялась считать деньги. Оказалось, пять тысяч двести рублей.

— Здесь много, товарищ. Нам нужно только полторы тысячи. Возьмите остальное.

— Нет, — твердо возразил Гончаренко. — Я не возьму назад ни копейки. Если сегодня нужны полторы тысячи, то завтра, может быть, понадобятся еще. А мне деньги на что? Нет, не возьму.

— Ну, спасибо, товарищ. Я передам их в партийную кассу. А вы заходите к нам чаще. Я надеюсь, что вы не будете жалеть о вашем хорошем поступке.

— Я пойду, — вместо ответа сказал смущенный Гончаренко. — До свиданья, товарищ Тегран.

— Нет, погодите. Я вам расписку напишу. Как фамилия?.. Так. Получите. До свиданья, товарищ Гончаренко. Обязательно приходите на днях. Я вас познакомлю с председателем комитета.

— До свиданья.

Она крепко, по-мужски, пожала его руку.

На улице Гончаренко глубоко вздохнул всей грудью.

С сияющим радостью лицом быстро зашагал к госпиталю. Он чувствовал себя легко, настроение было приподнятое.

— Вот и картишки на пользу пошли, — шептал он на ходу. — А уж завтра я с этим… с главным большевиком потолкую. Он-то наверное разъяснит, за что война.

Целых три дня прошло с тех пор, как Гончаренко пообещал зайти в партийный комитет и не выполнил своего обещания.

За эти три дня произошло много событий.

Неизвестно куда исчез Дума. Вечером того дня, когда Гончаренко передал деньги большевикам, Дума, оборванный, со следами побоев на лице, заявился под вечер в палату и принялся усиленно звать Гончаренко играть в карты. Обещал водку, встречу с Марусей, приятное времяпрепровождение; Все эти посулы не оказали на Гончаренко никакого влияния. Тогда Дума занял у него сто рублей и неизвестно куда исчез. Правда, на прощанье он вскользь заметил, что получил задание от агитационной комиссии совета выехать в командировку, и показал при этом уже известный Гончаренко документ, для прочности наклеенный на полотно, но куда и зачем выезжает, не сказал.

Запомнилась Гончаренко его смешно оттопыренная верхняя губа в рыжеватой щетине и огромные синяки под глазами.

За эти дни Гончаренко два раза видался с Марусей. Их встречи были полны страсти. Маруся просила денег; он, ни слова не говоря, давал. Она требовала всем своим существом ласки, он отвечал на ласку. Минуты свиданий проходили в отвратительной обстановке все того же дровяного подвала. Страсть принижалась до скотства и начинала Гончаренко набивать оскомину.

Но Маруся, казалось, ничего не замечала и требовала только любви и денег.

Сегодня вечером Гончаренко не пошел на свидание. Его обуревало отвращение к обстановке, в которой происходили свидания.

— Нет, не пойду, — твердо сказал сам себе он и отправился разыскивать своего нового знакомого, артиллериста.

Но Удойкина в казармах дивизиона он не застал. Тогда Гончаренко решил сходить в комитет большевиков, но на полдороге вспомнил, что позабыл адрес. Раздосадованный неудачей, он повернул назад к госпиталю, но, представив себе сарай, запах хлороформа, тут же раздумал.

Не имея определенной цели, он решил просто побродить и зашагал вдоль улицы к центру города.

Город уже окутывали ночные сумерки. На небе и на земле поблекли яркие краски. Ленивая, немощная луна равнодушно выглядывала из-за построек. Сквозь молочный туман, излучающий синеватый свет, кружевными казались тени темных домов и деревьев. А одинокий зеленоватый огонек в окошке ближнего жилья был загадочен и манил к себе.

Гончаренко на ходу размышлял о многом. «Завтра комиссия, — думал он, — могут дать отпуск. Многим дают. Но куда ехать без родных? Разве в Москву к товарищам. А хорошо теперь в Москве. Но зачем ехать? Что делать? Вот беда. Все знают, что каждому делать. Поговоришь — у всех есть свои планы, мечты о жизни. А у меня их нет. Для всех чужой».

От этих мыслей взгрустнулось Гончаренко.

«Зачем живу? Кому я нужен? Какая от меня кому польза? Как трава».

Вспомнил он большевиков, девушку со строгим лицом, великана Удойкина, оратора, что слышал на митинге. Вспомнилось ему, как он передал деньги для большевиков.

«На хорошее дело».

Почему дело спасения неизвестных солдат от тюрьмы было хорошим делом, он не знал, но помнил, что так сказала девушка, и был убежден в правильности этих слов.

«Хорошее дело. Вот большевика знают, зачем живут и чего хотят. Народ деловой».

Вышел на главную улицу города. Кругом горят яркие уличные электрические фонари. По панели снует публика. Солдаты — шинели в накидку, офицеры, звенящие шпорами, сверкающие серебром и золотом наплечных погон, женщины, оставляющие за собой струи ароматных, душистых запахов. Изредка по улице, фыркая гарью, проносились автомобили. Громко цокали о камень мостовых лошадиные копыта, сверкали витринами магазины, приглашающе глядели на улицу саженные стекла кафе. Из раскрытых дверей ресторанов слышались звуки скрипок и стук барабанов. Гончаренко все шел вперед, часто оглядываясь по сторонам, с тщетной надеждой увидеть знакомые лица.