Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

Это — ложь о войне.

Также лжет о революции и о войне Керенский. Революция только началась. Рабочие и крестьяне ничего, кроме нищеты, не получили ни от войны, ни от революции. А Керенский ноет, что революция закончилась и что народ свободен, что капиталисты Терещенко и Родзянко — хорошие революционеры. Слышали вы?

— Да, слышал.

— Ну, вот. А о том, чтобы землю и фабрики разбойников Терещенко и Родзянко передать рабочим и крестьянам — ни слова. О том, чтобы дать власть рабочим и крестьянам — ни звука. Понимаете? Вот что я хочу сказать, когда утверждаю, что людей нужно судить не по словам, а по делам их. И вот на деле мы видим, что Керенский болтун и предает революцию.

— А что же хотите вы, большевики?

— Мы хотим, чтобы победила пролетарская революция. Сейчас у власти стоят капиталисты. Они защищают свои интересы, желая как можно больше заработать на войне и обнищании народа. А мы хотим, чтобы у власти стояли рабочие, крестьяне и солдаты. Чтобы власть принадлежали трудящимся. Капиталисты — хозяева всего имущества в стране. А мы хотим, чтобы хозяином земли, фабрик, банков, железных дорог, рудников стали сами рабочие и крестьяне, так как они обрабатывают землю, стоят у станка, работают под землей. Это раз.

О войне. Война истребляет народное имущество, бессмысленно уничтожает человеческие жизни. Она во вред трудящимся. Мы хотим, чтобы эту войну, ведущуюся в интересах кучки капиталистов, прекратить, и силы народные бросить на внутреннего врага, помещиков и капиталистов. Это два. Понимаете?

— Да, да, очень понятно.

— А в конечном счете мы, большевики, хотим переделать весь мир так, чтобы не было угнетателей и угнетенных, чтобы не было богатых и бедных, чтобы труд перестал быть человечеству в тягость, чтобы подлинная, а не лживая свобода свободного мирового коллектива трудящихся утвердилась на земле.

И мы хотим все это не только на словах, нет. Мы свои идеи проводим в жизнь. Для этого организуемся в партию, на манер армии, с дисциплиной. Вы, как военный, понимаете, что без дисциплины, без единства воли не только рабочий не победит, но и не сумеет драться с буржуазией.

— Ну, а как же всего этого достигнуть?

— Путем долгой и трудной напряженной борьбы. Войны не на живот, а на смерть. Или мы победим, или нас сотрут в порошок. А для того, чтобы мы победили, нужно разъяснять нашу правду рабочим, крестьянам, солдатам, — тем, кто угнетен более всех. Нужно организовывать их в партию, в профсоюзы, в свои боевые дружины. Нужно разоблачать наших врагов: буржуазию, ее прислужников, всяких Керенских, Львовых, меньшевиков и эсеров. Словом, нужно действовать, не покладая рук. Нужно драться, не щадя сил и жизни. Поняли?

— Хорошо понял.

— Ну, а раз поняли, так довольно. Остальное сами поймете. Вы были подневольным солдатом царской армии. Согласны ли быть свободным солдатом революции?

— Да… Только вы мне книжек дайте… О партии и революции.

— Вам их Тегран даст. А теперь вот ваш билет — подписал его. Читайте книжки. Вооружайтесь скорей. А там в работу возьмем вас.

Гончаренко, с лицом просветленным каким-то новым чувством, подошел к девушке. Тегран продолжала спокойно говорить в телефонную трубку, отчеканивая каждое слово, и только глаза ее, серые, сверкающие, жили и искрились огнем.

— Обязательно провести резолюцию… Сарикс сделает заявление. Вышлите депутатов на вечернее заседание совета. Через час позвоните, каково настроение. Резолюции проведите обязательно.

Гончаренко с наслаждением слушал ее речь, с небольшим кавказским акцентом.

В перерыве между разговором девушка сказала, показав Гончаренко на стул:

— Садитесь, товарищ Гончаренко. Подождите минуту.

И опять Гончаренко не удержался от широкой улыбки:

«Она помнит мою фамилию. Какая умная. Деловая»…

Открылась дверь. В кабинет вошел солдат на костылях, с лицом бледным и дергающимся у губ. Драгин поднялся с кресла и протянул вошедшему обе руки.

— А, здравствуй… здравствуй, Абраша. Ну, как дела в депо, в полку?

— Дела хорошие.

Человек сложил костыли, поставил их у стенки и уселся на стул.

— Дела отличные. В дивизионе меньшевики начали митинг с помпой. Солдаты маршевых рот хлопали им и кричали ура. А потом выступил я. Говорил немного. Сказал, что меньшевики — жулики и что офицеры обманут. Доказал, что дисциплина во вред солдатам. Сказал, что нужно кончать войну да расходиться по домам, если не хотите, мол, так же ходить на костылях, как я. Ну, а в заключение наши лозунги: «Земля крестьянам, хлеб голодным, мир солдатам».

— Ну?

— Вышло совсем другой табак дело. Как заревут мои маршевики: «Да здравствуют советы и большевики!» Аж перепонки в ушах чуть не полопалась.

— Ну, а резолюция как?

— Наша прошла. Клеймят меньшевиков позором. На фронт не поедут. А на станции, представь себе, оркестры музыки и теплушки и ораторы… Ха-ха-ха.

— А в депо?

— В депо просто умора. Бабушку революции ожидали. Ну, нас предупредили. Мы, по обыкновению, с рабочим поездом за три часа в депо приехали. Ну, ходим между рабочих. Простячки ведь, свои ребята. Разговариваем. Собрали митинг, а бабушки все нет. Рабочие уже начали посылать ее к чертовой бабушке. Наконец видим, к раскрытым воротам депо подкатывает салон-вагон и паровоз новенький — Б. С. А. И паровоз и вагон в цветах. Выползает бабушка, начальник дороги, комиссар Временного правительства. Шествуют. Митинг открыли.

Выступает бабушка. Шамкает: «Сыношки… все хорошо у нас… все отлично… только воевать нушно… а большевики не дают… мешают… я вот сколько лет в тюрьме шидела… а они даше меня не слушают…»

Ну, потом говорил начальник дороги и комиссар. Наконец, взял слово я. Начал, знаешь, мягко. И бабушку похвалил. Верно, мол, в тюрьме сидела. Уважаю. Только за что же она нас, большевиков, пакостит? Рабочие сами видят, кто для них ближе: мы или бабушка. И кто для бабушки ближе — рабочие или начальник дороги да прочие приспешники буржуазии. Мы, говорю, вместе с рабочими всегда, и на митинг в теплушках приехали. Нас, мол, рабочие знают, а бабушка в салон-вагоне… Тоже работница.

Да как брякну: выжила, мол, ты бабушка, из ума. Шла бы в богадельню, и так далее. Тут как захохочут рабочие. Ну, бабушка и комиссар с начальником шасть обратно в салон-вагон. А вслед им — улю-лю. Тут уж я разошелся.

— Ну, а резолюция?

— Единогласно нашу провели.

— Молодцом, Абраша. Золото ты просто, а не человек.

— Ну, брось, Драгин, захвалишь. Слушай. Погромщики действовать начали. Надо обратить внимание. Уголовных вместе с политическими выпустили. Вот и начинают орудовать.

— Хорошо. Поговорим на заседании. Кстати, Думу нужно арестовать. Тегран, попроси комитет гаража, чтобы автомобиль выслали…