Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Как и всегда вылез со своей демагогией Троцкий, сразу же после своей речи получивший от Ленина резкую отповедь.

— Он забыл, — страстно взывал к съезду Владимир Ильич, — что партия должна быть лишь передовым отрядом, руководителем громадной массы рабочего класса, который весь или почти весь работает под контролем и руководством партийных организаций, но который не входит весь и не должен весь входить в партию. Не странно ли рассуждение Троцкого? Он считает печальным то, что всякого сколько-нибудь опытного революционера могло бы радовать. Если бы сотни и тысячи преследуемых за стачки и демонстрации рабочих оказывались не членами партийных организаций, это доказало бы, что наши организации хороши, что мы выполняем свою задачу — законспирировать более или менее узкий круг руководителей и привлечь к движению возможно более широкую массу. Никогда Центральный Комитет не в силах будет распространить контроль на всех работающих, но не входящих в организацию. Наша задача — дать фактический контроль в руки Центрального Комитета. Наша задача — оберегать твердость, выдерживать чистоту нашей партии. Мы должны стараться поднять звание и значение члена партии выше, выше и выше — и поэтому я против формулировки Мартова.

Ростовчанин Гусев, выступая последним, сказал, что он за ленинскую формулировку первого пункта Устава.

С нетерпением Флегонт ждал результатов голосования. Те же самые — от Акимова до Троцкого, — кто ратовал за разношерстную, неоформленную, мелкобуржуазную партию, протащили своими голосами формулировку Мартова.

Уже в конце того памятного для Флегонта заседания Крупская, встретив его, встревоженно сказала, что начинается нечто похожее на раскол.

Чем меньше оставалось времени до окончания съезда, тем более бурным он становился. Словно то, что творилось в те дни на родине делегатов, ворвалось сюда, в этот тихий лондонский переулок, в этот тихий дом.

Силы размежевались уже при голосовании первого пункта Устава.

Ленин не оставил мысли о железной дисциплине в единой и сильной партии. Бундовцы, придравшись к какой-то пустой формальности, а на самом деле не желая ни дисциплины, ни сильной партии, скатываясь все больше к откровенному национализму, на двадцать седьмом заседании демонстративно покинули съезд и тем предопределили свое бесславное будущее: бывшие революционеры, примкнув к сионистам, превратились в откровенных и злобных контрреволюционеров.

На двадцать восьмом заседании покинули съезд самые оголтелые ревизионисты — Акимов и Мартынов. На тридцатом заседании девятнадцатого августа — день, который можно назвать историческим, — снова началось сражение. Выбирали центральные руководящие органы партии.

Когда один из делегатов предложил вместо старой редакции «Искры» избрать новую из трех человек, ссылаясь, как он выразился, на шероховатости, возникающие время от времени в редакции по важнейшим политическим вопросам, Мартов, слишком рано почувствовавший себя победителем после того, как съезд принял его формулировку первого пункта Устава, счел, что он и впредь может командовать съездом по своему усмотрению.

В зале возник неимоверный шум, когда Мартов сказал, что, поскольку поставлен вопрос о внутренних отношениях в бывшей редакции «Искры», он и еще трое редакторов уходят с заседания.

Вслед за тем, полагая, что съезд без Мартова ничто, он ушел. Не очень охотно за ним последовали Старовер, Засулич и Аксельрод. Ушел Плеханов, поручив председательство другому делегату. Вынужден был, скорее из внешней солидарности, нежели по своему желанию, уйти и Ленин.

Председатель обратился к съезду с просьбой ответить, должна ли старая редакция присутствовать при дальнейших прениях. Его никто не слушал: возбуждение нарастало, и беспорядок достиг кульминации, пока наиболее благоразумные делегаты — в их числе Крупская и Землячка — кое-как навели порядок.

Решили, что без присутствия редакторов работа съезда будет облегчена. Однако не прошло и десяти минут, как снова нестройный шум голосов заглушил выступавших. Отдельные делегаты резко спорили друг с другом; их призывали к спокойствию; шум продолжался. Не было Ленина, который умел одним словом возбуждать и успокаивать страсти.

Делегаты перебивали друг друга. Кто стоял за то, чтобы сохранить прежнюю шестерку редакторов, кто предлагал троих, доказывая, что чем меньше редакторов, тем меньше споров и тем продуктивнее будет их работа.

Троцкий и на этот раз вихлялся туда и сюда: то он защищал тройку редакторов, то произносил горячие речи, восхваляя бывшую редакцию «Искры».

Утром съезд отверг предложение Троцкого об утверждении прежней редакции, пригласил старую редакцию вернуться в зал заседаний и принять участие в выборе новой редакции.

Мартов, поняв, что дело проиграно, старался натравить съезд против Ленина, утверждая, что именно он сокрушил старую «Искру», которой, мол, больше не существует, и обвинял Ленина (как всегда, не называя имен) в том, что он ввел в партии «осадное положение».

— Я надеялся, что съезд положит конец осадному положению и наведет в партии нормальные порядки. В действительности же осадное положение с исключительными законами против отдельных групп продолжено и заострено… При таких обстоятельствах, — надменно закончил Мартов, — предположение некоторых товарищей, что я соглашусь работать в реформированной редакции, я должен считать пятном на моей политической репутации. На такую роль согласится не тот Мартов, которого, как я думаю, вы знаете по работе. Для всех не тайна, что речь при этой реформе идет не о работоспособности старой редакции, а о борьбе за влияние на Центральный Комитет, то есть о желании превратить ЦК в орудие редакции.

Ленин тут же уличил Мартова во лжи, заявив, что его предложение о трех редакторах Мартову было заранее известно и тот не протестовал против него.

— До какой степени глубоко мы расходимся здесь политически, — это слово Ленин особенно подчеркнул, — с Мартовым, видно из того, что он ставит мне в вину желание влиять на ЦК, а я ставлю себе в заслугу то, что я стремился и стремлюсь закрепить организационным путем. Оказывается, что мы говорим даже на разных языках. К чему была бы вся наша работа, все наши усилия, если бы венцом их была бы все та же старая борьба за влияние, а не за полное приобретение и упрочение влияния. Да, — воскликнул Ленин, — товарищ Мартов совершенно прав: сделанный шаг есть, несомненно, крупный политический шаг, свидетельствующий о выборе одного из наметившегося теперь направления в дальнейшей работе нашей партии! И меня нисколько не пугают страшные слова об «осадном положении» и об «исключительных законах против отдельных лиц и групп»… По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны создавать «осадное положение», и весь наш Устав, весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как «осадное положение» для столь многочисленных источников политической расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы исключительные законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил политическое направление, создав прочный базис для таких законов и таких мер.