Акрам Айлисли - Повести и рассказы

— Ты уж прости, Казим, горячего нет. Сегодня ничего не готовила, давай поближе к столу! — Она поставила перед ним коньяк. — Открыть сумеешь? — И сама улыбнулась своему вопросу.

Держа бутылку в руках, Казим пристально смотрел ей в глаза. Словно в этих глазах были заключены все тайны мира, и он прежде, чем откупорить бутылку, должен был разгадать хотя бы одну из них.

Он откупорил бутылку. Поровну налил в рюмки себе и ей.

Алмас пристально смотрела на коньяк в своей рюмке, смотрела так же, как два часа назад смотрела на море.

— Я вижу, вам не хочется, муаллима. Не пейте.

Алмас взяла его рюмку и перелила в нее почти весь свой коньяк. Она держала рюмку обеими руками, пальцами поглаживая ее, а ее глаза говорили страшное, немыслимое: она была сейчас удивительно похожа на весеннюю иву, опушенную золотистым светом надежды.

— За твое здоровье, Казим! За нашу встречу!

Странный какой коньяк: вместо того, чтобы пьянеть, трезвее делаешься.

— Муаллима! Почему вы не замужем?

— Не знаю. Видимо, никто не соблазнился…

— Ерунда!

Она пожала плечами и как-то жалко улыбнулась.

— Тебя ждала…

Казим вскочил.

— Не верю! — крикнул он. — Не может быть!

Как он был зол!.. На нее, на себя, на то, что в этом мире, в котором и так ни черта не разберешь, оказалась еще и эта чертовщина.

— Кто я такой, чтобы из-за меня замуж не идти?! Мало на свете бродяг? Сегодня я тут, а завтра? На каком базаре? В какой тюрьме?! В какой преисподней? Я же сволочь последняя — мать родную на кладбище не отнес!.. — Казим умолк, снова перед глазами у него замаячил этот страшный материнский гроб. — Нет, муаллима, не верю, И никогда не поверю! — Он сел.

Алмас не ответила.

— Пойду чаю еще принесу, — сказала она и потянулась за стаканами.

— Не надо. Ничего не надо. Посидите со мной.

— Хорошо, — Алмас улыбнулась. — Никуда не пойду. — Она помолчала, рассеянно оглядела комнату. — Странно как-то все получилось, правда?..

— Ничего, муаллима, все будет нормально. Я ведь никого, кроме вас, не любил. В детстве только одну девочку. Больная была. Умерла перед самыми майскими праздниками. — Казим улыбнулся… — Невезучий я, муаллима.

Алмас встала, подошла к нему… Прижалась всем телом и, испугавшись своей смелости, сразу резко отпрянула. Повернулась к телевизору, нажала кнопку…

На экране появилось толстое мужское лицо, потом оно отодвинулось вглубь, стало маленьким. Казим встал, подошел к окну: во дворе тоже стояли ивы, и верхушка одной из них ослепительно сияла, золотясь в свете уличного фонаря. Казалось, всю зиму ивы дремали, во сне впитывая солнце, и теперь, проснувшись, полные света, радостные, буйным цветеньем своим спешат поведать о зимних чудесных снах. Какой удивительный цвет: не желтый и не оранжевый — золотистый, да и не цвет это — воплощенная радость, радость встречи с весной.

Почему-то вдруг вспомнилась Саида. Глаза ее глянули на него из весеннего дня, полного апрельского солнца, яркой-преяркой зелени и золотистой свежести ив. У девочки был рак крови. Мать возила ее в город к врачам, сказали, умрет. Вся школа знала, что Саида скоро умрет, и она понимала, что умрет, да только можно ли в тринадцать лет осмыслить такое?

…Они сидели тогда у арыка, в густых кустах, на краю из садика. Была прекрасная пора весны — канун Первомая, ей, бедной, не суждено было дожить до него.

— Хорошо как, Казим, а… И никого кругом… Никто нас не видит… — Она взглянула на него, господи, как она на неге взглянула!.. Двумя руками взяла его руку, поцеловала… Еще раз, еще… Потом стиснула ее своими коленками и навзничь опрокинулась в траву.

У него сразу пересохло во рту.

— Казим! — тихонько позвала она. — Что ж ты, Казим?

— Что?.. — трясущимися губами выговорил он. — Что?

Его бросило в жар, потом затрясло от ужаса. Потом послышался голос ее матери, и он, бросив лежащую в траве Саиду, мигом вскарабкался на дерево и спрыгнул по ту сторону ограды… И сейчас, когда он вспоминает все это, у него перехватывает горло…

Казим подошел к Алмас, крепко обнял ее, взял на руки и бережно отнес на диван.

— Слушай, муаллима! Ты будешь моей женой!

— Да — прошептала Алмас, — да… — И прижала к груди его голову. Слезы текли по ее лицу, она дрожала…

— Не дрожи. Не дрожи, моя хорошая. Не трону я тебя. Не хочу — просто так. Хочу по-людски, по-человечески. Свадьбу хочу!.. Настоящую!

Он поднялся с дивана и начал ходить по комнате. Алмас сидела в углу дивана, закрыв глаза, обхватив руками колени.

Казим откинул гардину — хотелось увидеть море. Но моря не было — фонари на набережной погасли. Где-то далеко-далеко, сквозь плотную темноту помигивал маяк, ближе в невидимом море светился неясный огонек — корабль на якоре.

Он задернул гардины.

— Асмик красивая? — вдруг спросила Алмас.

— Асмик? — удивился Казим. И вспомнил, что сам назвал это имя. Ну да, когда она спросила, где живет… — Асмик — пожилая женщина. Я снимаю у нее комнату. — Он подумал, сколько же ей в самом деле. И снова ощутил сырой запах того белья, тошнотворную вонь крахмала.

— Казим! — Алмас не смотрела на него, смотрела вверх, на потолок. — Я буду у тебя первая? Хорошо?

— Конечно, первая! — сказал он. И добавил: — Все, что было раньше, не в счет.

— А что было раньше?

— Много всякого было. Много! — Он почти кричал.

— Кому ты хотел послать телеграмму?

— Теймуру. Из нашей деревни. В Москве, на рынке торгует. — Казим чувствовал, что начинает закипать. — Хороший мужик. Когда выгнали из общежития, я целый месяц жил у него, кормил он меня бесплатно.

— Почему? Просто я уже бросил институт. Ездил в район, закупал фрукты, Теймур продавал их на базаре. Так и жили. В Тбилиси часто бывали. Я потом почти пять лет в Тбилиси прожил. Этой осенью в Москве были с Теймуром. Потом вышла одна история. Пришлось уехать…

Алмас не спросила, что за история. И хорошо, что не спросила, потому что он ничего не смог бы ей объяснить толком. Потому что сразу начинал психовать. Психовал потому, что когда рассказываешь, — вроде, все правда, слова все правильные, и все равно абсолютная неправда, потому что не так оно было, не могло быть так. Правда, настоящая правда, она в том, что есть на свете высокие горы, и у подножья одной из них лежит маленькая деревушка, и в этой маленькой деревушке родился когда-то Казим. И что жил на свете почтенный человек по имени Кебле Казим, было у него большое хозяйство: земля, скот, сады, и правда заключается в том, что Казим — внук этого человека. Правда и то, что Казим уже не мог бы стать таким, как дед, никогда не мог бы так ходить по земле, но правда и то, что Казим тоже человек, тоже есть руки-ноги и, окончив школу, он работал себе в колхозе, и ел кусок хлеба, заработанный честным трудом… Истинная правда — это коса, росистая трава, река, источник… Саида — это правда. И зеленый-презеленый тринадцатилетний мир — тоже правда. И она — Алмас, до сих пор не вышедшая замуж, потому что никто, кроме Казима, не нужен ей — тоже истинная правда.