Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Прочие, в том числе и Лена, хотя и знали об истинном положении дела, молчали. Что же касается Андрея, тот безусловно одобрял все похождения Джонни. Он говорил!

— Ничего нет чужого. Этот лесник — подлец и вор! Ты, Джонни, идешь к идеалу!

И толстяк самодовольно пыхтел. Сладкую даровую еду он очень любил и искренно поэтому разделял идеи Компанейца.

После отдыха «пираты» оставляли кого-нибудь около стада и шли в лес собирать шишки, дрова, грибы или ягоды.

Усталые, загорелые, нагруженные мешками с лесной добычей, они возвращались домой, чтобы через полмесяца снова прийти на луг.

В школу они ходили, собственно, лишь затем, чтобы встречаться друг с другом. Школа в те времена больше походила на клуб, где каждый занимался, чем хотел. Драматический кружок работал строго по расписанию, но расписание уроков осуществлялось в зависимости от количества дров, отпущенных советом. Собрания считались важней уроков. Часто среди гулких просторов школьных коридоров раздавался неурочный звонок, двери классов распахивались, и ребята мчались наверх, в зал, где обычно происходили собрания, ставились спектакли и устраивались суды.

Виктор и сын учителя родного языка Коля Зорин, тонкий, бледный юноша с задумчивыми глазами — тоже один из «пиратов», были членами школьного товарищеского суда. Одно из заседаний суда (дело было зимой спустя несколько месяцев после съезда коммуниста ческой молодежи в Москве) превратилось в прямую стычку «пиратов» с первыми комсомольцами, появившимися в школе.

Разбиралось дело Жени Камневой — она не захотела сидеть на одной парте с комсомольцем, сыном слесаря, работавшего на заводе «Светлотруд».

— У вас грязные руки, — заявила она беловолосому скромному пареньку.

Тот подал в суд жалобу на Женю.

Андрей, который к тому времени был председателем школьного исполкома, дал судьям приказ — Женю оправдать, комсомольца поднять на смех.

Виктор предложил произвести экспертизу, чтобы установить: грязные руки у паренька или нет.

В качестве экспертов суд пригласил Джонни и еще одного «пирата» — парня с воробьиным лицом, по прозвищу «Богородица», сына сельского попа.

Эксперты вышли на площадку перед судейским столом и стали под общий хохот рассматривать руки паренька. Затем они торжественно сказали:

— Грязные!

Хохот усилился. Однако паренек не смутился. Он подошел к председателю суда Коле Зорину и укоризненно сказал:

— Как тебе не стыдно!

Коля покраснел и быстро окончил заседание.

После суда комсомольцы повели себя решительнее. Они перестали шептаться по углам, завели дружбу со многими учениками.

Андрей понял, что в школе растет новая сила.

Комсомольцы, выступая на собраниях, держались дружно и не раз проваливали «пиратских» кандидатов во время выборов различных комиссий и других школьных организаций.

Впрочем, внешне они ладили с Андреем и усердно поддерживали предложения школьного исполкома, если речь шла о дисциплине, об устройстве субботников, о спектакле в пользу какого-нибудь лазарета.

Собрания в те годы бывали часто, продолжались они обычно очень долго и проходили бурно. Исполком использовал любой повод, чтобы собрать школьников. Распределялись ли карандаши, или билеты на диспут Луначарского и архиерея Введенского, или талоны на добавочные четверти фунта пшена, или какой-нибудь класс был недоволен учителем — уроки прекращались, все шли на собрание, и школьное здание дрожало тогда от рева, свиста, хохота и аплодисментов. Но самыми страшными были собрания, на которых обсуждались дела драматического кружка, — в нем состояла чуть ли не четверть школьников. В этом кружке заправлял Джонни — он как-то умел управлять своим огромным театром, хотя иногда и он пасовал перед разгулявшейся стихией.

Дело в том, что все драмкружковцы хотели играть большие роли и никто не хотел играть стариков и старух. Напрасно взывал Джонни к совести и сознательности драмкружковцев. Бушующая толпа честолюбцев вопила, ревела и улюлюкала. Однажды дело дошло до того, что драка казалась неизбежной. Кто-то уже держал за шиворот Джонни, уже раздался разбойный посвист, и вот-вот должна была начаться свалка.

Тогда Андрей схватил графин с водой и бросил его в электрическую лампочку. Свет потух, угасли и страсти…

Школа в то время переживала тяжелые дни. Не было ни бумаги, ни карандашей, ни мела для классных досок.

Об учениках учителя вспоминали с тоской, а так как тоска отнюдь не помогала беде, — каждый выкручивался как умел. К тому же в те времена старые методы обучения были объявлены реакционными, а преподавать по новому никто не умел.

Математикам Верхнереченска было легче всего — их предмет остался в своих основах незыблемым. Большинство остальных учителей приходило в отчаяние, а некоторые преподаватели литературы оказывались в тупике. Охая и вздыхая, они избегали знакомить детей с классиками.

«А вдруг, — думалось им, — Тургенева объявят реакционным и вредным? Нам же по шапке!»

Что же касается новых писателей, — Маяковский пугал их, они не понимали его «Облака в штанах» и не сочувствовали «Левому маршу», его работу для плакатов РОСТА, которыми были оклеены все заборы Верхнереченска, высмеивали. С таким же недоброжелательством эти учителя относились и к поэме Блока «Двенадцать». Хотя о ней в старших классах возникали страстные споры и ученики хотели знать Блока, преподаватели морщились или криво улыбались.

В безвыходном положении считали себя многие учителя географии и истории.

Только что закончился раздел мира. Возникли какие-то новые государства со странными, непривычными названиями: Чехословакия, Югославия. В газетах о них писалось мало. По отрывочным заметкам составить представление об этих странах было нельзя. Учителя путались, нервничали, ребята оставались неудовлетворенными.

И совсем нелепо чувствовали себя преподаватели истории.

Отец Андрея, Сергей Петрович Компанеец, преподавал историю в школе, где учились его дети. С уроков он возвращался больным человеком. Даже Васса знала понаслышке, в чем дело, и однажды Лена подслушала ее разговор с соседкой.

— Поверишь, Тимофеевна, — говорила Васса, — приходит бледный, руки трясутся, глаза выпучит… Как домовой!

— О-ох, матушки мои! Да с чего же это?

— Царей-то всех посковыряли, а кто теперь замест их — сам дьявол не разберет. Каждый день перемена! Нынче одно, завтра другое. Вот и пойми, как детей учить, раз самому ничего непонятно.

Лена за обедом рассказала о подслушанном разговоре отцу, и тот долго смеялся. В самом деле, для Сергея Петровича многое, очень многое было непонятно из того, что делается в школе, в науке, в литературе.