Борис Бурлак - Смена караулов

— Надолго? — поинтересовался меньшой.

— Что ж, поплачусь немного и укачу обратно…

В горнице хозяйка дома Таисия Лукинична накрывала праздничный стол.

— Вы что, неужели серьезно готовились к моему приезду? — удивился Максим, церемонно кланяясь этой тихой, застенчивой женщине, так не похожей на его Лизу, бойкую, подвижную не по годам.

Из соседней комнаты вышел директор местного совхоза Абросимов.

— Ба-а, да у вас тут целая компания! — сказал Максим, пожимая руку совсем еще молодому человеку.

— Спасибо вам, Максим Дмитриевич, за проливной дождик, — сказал Абросимов.

— А в деревню и неловко заявляться с пустыми руками. Хотел было повернуть восвояси, когда дождь битый час разгуливал по горам, но потом мы с богом нашли общий язык! — посмеиваясь, говорил Максим. — Не поздно еще?

— Нет, самый раз.

— Что ж, ведь должен быть какой-нибудь баланс в природе: после засухи непременно жди урожайного лета.

— Как сказать. Нашим восточным соседям опять не повезло. У каждого своя фортуна.

— Не подозревал я, что агрономы — люди суеверные…

— Милости прошу к столу, — объявила хозяйка.

Выпили по деревенской емкой стопке, даже Максим не отказал себе с дороги. Закусили добротными груздями и принялись за куриную лапшу. Таисия Лукинична услужливо подкладывала Максиму то одно, то другое. Он сказал, откинувшись на спинку стула:

— А верно говорили раньше, что невестка ничего не пожалеет для деверя!

Она смущенно зарделась под игриво-добродушный смех мужчин.

— Ну, что у вас новенького, Руслан Иванович? — обратился Воеводин к директору совхоза.

— Начал перестраиваться, Максим Дмитриевич.

— То есть? Опять какая-нибудь реорганизация?

— Нет, перестраиваюсь в буквальном смысле слова.

— Ну-ка, ну-ка, расскажите.

Под настроение Абросимов оживленно заговорил о том, что на совхозных отделениях никто дальше жить не собирается — там одни мазанки. Все тянутся на центральную усадьбу, к городским благам. Время идет своим чередом, только Министерство сельского хозяйства по-прежнему аккуратно распыляет денежки по отделениям. Но зачем совхозу четыре плохоньких поселка, четыре неукомплектованные начальные школы, четыре саманных клуба, столько же полутемных лавчонок и тесных столовок-забегаловок? Не лучше ли иметь один благоустроенный агрогородок — с полной средней школой, Дворцом культуры, торговым центром, кафе, Домом бытовых услуг?..

— Разве об этом никто не думает?

— Пока думают-гадают, я останусь без кадровых рабочих. Соседние колхозы начинают обгонять. Сколько уже вокруг брошенных деревенек, за счет которых выросли новые правленческие села. Оно и естественно в наше время концентрации производства. Так почему я должен держать людей в голой степи?

— Но хозяйство у вас большое, одной посевной площади, если не ошибаюсь, тысяч двадцать гектаров.

— Вы хотите оказать, что придется ездить на работу за десять-пятнадцать километров? Экая проблема! Нынче у любого тракториста свой мотоцикл с коляской или легковой автомобиль. Наконец, на время сева или уборки можно иметь кое-где полевые станы… Я минувшей зимой побывал на Кубе. Остров по территории почти равен нашей области, но мелких поселков я там не видел. Странствуешь по тростниковым плантациям, среди ихних сентралей — сахарных заводов — и невольно думаешь, что даже у латиноамериканских латифундистов можно было кое-что позаимствовать.

— Русская деревня имеет свою историю, — заметил Максим.

— Спору нет, у нас все другое, начиная с климата, который не благоприятствует земледелию. Но мы располагаем редкими преимуществами — социальными.

— Вам сколько лет, Руслан Иванович?

— Уже за тридцать.

— Завидую вам.

— Это я вам, Максим Дмитриевич, завидую.

— Мне-то что завидовать? Я отшагал свое. Жалею, что не успел проследить за тем, когда это поднялись на крыло такие вот, как вы. Все считали вас зелеными подчасками, а вы, оказывается, давно самостоятельные часовые.

Директор совхоза промолчал, сбитый с толку.

Максим, притаив улыбку, ждал, что еще скажет этот симпатичный мужиковатый человек, и, не дождавшись, обратился к Тарасу:

— Думал, не поразмяться ли в качестве управляющего совхозным отделением. Да Руслан Иванович, оказывается, их потихоньку-помаленьку ликвидирует.

— Для вас можно одно оставить, Максим Дмитриевич, — в тон ему сказал Абросимов. — Какое пожелаете?

— Лучше первое. Поближе к брату, да и как-никак старая барская усадьба.

— От усадьбы остались одни голые стены винокуренного завода.

— Видел, проезжали мимо сегодня. Как после пожара. В гражданскую войну, помню, красные вывозили отсюда спирт для броневиков и госпиталей, охраняли помещичью усадьбу, а потом…

— Совхозное начальство перекочевало поближе к районному поселку, где рядом железная дорога; спиртзавод демонтировали… — подхватил директор.

— То-то и оно! Рачительный бы хозяин наладил в нем, скажем, производство овощных консервов.

— Не моя вина, Максим Дмитриевич.

— Я вас и не виню. Только вряд ли следует все ошибки относить на счет предшественников, тем паче вы собираетесь добить барскую усадьбу до основания, а затем…

— Затем построить новую, совхозную.

— Хорошо, что не сердитесь, Руслан Иванович.

— Я понимаю вас.

— Если, к примеру, в бывшем губернском городе умный архитектор старается вписать новые кварталы в издавна сложившийся ансамбль улиц и площадей, то в сельской местности тем паче надо сохранять все памятные места. Иначе со временем и следа на земле не останется от многих исторических событий. Уже мои внуки, Руслан Иванович, не будут знать, где тут, в этих отрогах Южного Урала, кипели крестьянские восстания в пятом году, шли бои красногвардейцев Блюхера с дутовскими сотнями — в восемнадцатом… Думаете, это редкий случай? Нечто подобное произошло и с фамильной усадьбой Аксаковых.

— Слыхал, Максим Дмитриевич.

— Ладно, заговорил я вас, Руслан Иванович. Думаю, что ваша идея в духе времени. Жаль, поздновато назначили вас директором совхоза.

— Мне без того досталось за мою молодость, когда рекомендовали на бюро райкома.

— Это по инерции. Привыкли у нас молодых людей в тридцать лет числить еще незрелыми. Но такие в минувшую войну командовали дивизиями.

Абросимов поднялся из-за стола, не смея дальше стеснять братьев.

Когда он уехал, Максим прилег отдохнуть на веранде до заката солнца да и уснул богатырским сном до самого утра. Так крепко не спал давно, кажется, с тех майских дней Победы.

За окном, на могутных осокорях неистово кричали наперебой неугомонные грачи, они и разбудили Максима чуть свет. Он с юным умилением прислушивался к их утреннему граю, невольно удивляясь, как столько лет прожил на свете без грачей. Встал, распахнул настежь дверь. Там, на востоке, сиреневым пламенем занимались дальние шиханы, омытые вчерашним ливнем. Бывало, он с дружками отправлялся туда за дикой вишней, что росла в буйном чилижнике по глухим распадкам. Случалось, находили и редкие кулижки пунцовой костяники в травянистых, некошеных долках, где доспевала краснобокая клубника в тени рубчатых лакированных листьев. По воскресеньям женщины брали с собой ребят в пойменный лес горной речки — в это настоящее черемуховое царство. Бабоньки степенно собирали черемуху с кустов, а ребята влезали на макушки старых деревьев, отливающие черным глянцем спелых гроздьев, и в несколько минут доверху наполняли берестовые ведерки. Но если вдруг нападали на богатый ежевичник в непролазной уреме, то предпочтение отдавалось, конечно, ежевике, крупной, дымчатой, которая годилась не только в пироги, но и для домашней пастилы. А коли год выдавался урожайным на лесную смородину, то ни одна ее пышная кулига-круговина, щедро напоенная половодьем, не оставалась обойденной сборщиками ягод. Так до самой страды все эти походы за вишней и клубникой, за черемухой и ежевикой волновали воображение мальчишек, верных помощников взрослых сестер и матерей. Только хлеб, только его сытный, ни с чем не сравнимый дух на полях и гумнах перебивал на исходе лета все запахи Уральских гор. Тогда приходил конец веселым ребячьим занятиям — начиналась мужская, серьезная работа на загонах и токах, перемежаемая короткими сновидениями о райских днях сенокосной незабываемой поры…