Борис Бурлак - Смена караулов

Он сел за рабочий стол, взял сегодняшние газеты. Из пачки газет выпало два письма. Он торопливо глянул на них — оба от Вики. Хотел было вскрыть первое попавшееся под руку, но вовремя остановился: оно оказалось адресованным Владлену. А второе? Второе, конечно, ему. Он подержал эти письма, невольно сравнивая их на ощупь: то, что ему, — будто потоньше, или это кажется?

— Иди-ка сюда, — позвал он Владлена. — Исполни что-нибудь, тебе письмо.

— Я же ничего не умею, Платон Ефремович. Мама за меня, хорошо?

— Мама за тебя всю жизнь выступает. Ладно, бери. Однако в следующий раз так не отдам, учти.

Владлен схватил заветное письмецо и, точно провинившийся подросток, мигом исчез за дверью.

Платон чинно развернул двойной лист плотной бумаги, не по-женски мелко исписанный знакомым косым почерком, и погрузился в чтение.

Ксения Андреевна заглянула в его комнату раз, второй, хотела позвать ужинать, но, поняв, что он все еще занят Викиным письмом, не стала мешать ему: пусть побудет наедине со своей дочерью.

Будто ничего не переменилось в двухэтажном домике на улице Толстого в Баку. Да и весь этот лабиринт вековых улочек, носящих имена знаменитых писателей, располагал к тихому, уединенному созерцанию: кругом старые добротные кварталы искусной кладки, до которых не долетают ни автомобильный гул с ближних проспектов, ни отдаленный шум Каспия в ветреные дни.

Каждое утро в одно и то же время — минута в минуту — Вика уезжала в свой НИИ, а часом позже отправлялась на работу Ульяна. Они просыпались без всякого будильника, давно привыкнув к строгому распорядку дня, и снова встречались только вечером.

Но отношения между Ульяной и Викой изменились в последние месяцы. Нет, они вроде бы не стали менее откровенными друг с другом, они по-прежнему делились всем, что у них на сердце, но, странно, некая тень иной раз угадывалась между ними. Тогда Вика, не терпевшая никаких, даже мимолетных недомолвок, начинала тревожиться: что происходит с мамой? Ульяна или ссылалась на нездоровье, или отмалчивалась. Разве могла она признаться дочери в том, что она жалела теперь не столько о поздней встрече с Платоном, сколько о своем решении остаться до конца одной. Этого Вика не должна знать ни в коем случае. Для нее мать — живой пример душевной стойкости, так зачем жаловаться ей на свою преходящую слабость. У Вики все впереди, и пусть она и не догадывается ни о каких внутренних колебаниях матери. Тем более что она сама, Ульяна, до сих пор ищет оправдание своему поступку: то ей казалось, что Платон был даже доволен ее решением; то вдруг она ловила себя на том, что, может быть, совсем отвыкла от него, если не попыталась пойти ему навстречу; то приходила к выводу, что они повинны в равной мере и, оглушенные встречей, не сумели трезво, спокойно рассудить, как им быть дальше. Ах, поздно теперь винить друг друга. Но почему, собственно, поздно? Да хотя бы потому, что нельзя бесконечно держать в нелепом положении ту, как видно, порядочную женщину, которая действительно ни в чем не виновата. Как все было бы просто, если бы они очутились в банальном «любовном треугольнике»! А тут особый, равносторонний треугольник, вычерченный самой войной, и в нем оказались трое одинаково обездоленных людей: попробуй-ка тут определи, у кого из них больше прав на выстраданное счастье… Думая так, Ульяна готова была примириться со своей судьбой. Но едва разум уступал, как все существо Ульяны переполнялось чувствами, — ну да, верно, поздними, до крайности поздними…

Вика, разумеется, подробно отчиталась о своей поездке на Урал к отцу, понимая, что мать живо интересует все-все, хотя она первая не станет расспрашивать. Вика рассказала, как живет отец, вплоть до обстановки в его квартире, что из себя представляет Ксения Андреевна, какой у нее сын Владлен, какие отношения в семье отца…

Вика утаила лишь одно — неожиданное ухаживание сводного братца. Она никак не думала, что он забросает ее письмами. И теперь, когда они стали приходить чуть ли не каждую неделю, Вика сначала растерялась. Нужно ведь как-то объяснить маме, что она здесь ни при чем — с ее стороны не было никакого повода — и что Владлен просто-напросто увлекающаяся натура. Не отвечая на его пылкие признания, Вика нарочно читала вслух очередную исповедь Владлена, который от письма к письму становился все более велеречивым. Ульяна слушала рассеянно, думая о своем, но когда Вика уезжала на работу, она брала новое письмо с Урала и перечитывала внимательно, с пристрастием. Ей самой не приходилось получать ничего подобного, любовь Платона не нуждалась в клятвенных словах, на войне их заменяло ежедневное испытание огнем… Однажды вечером Вика сказала матери:

— Этот мой братец дерзко поцеловал меня, ну и я, разумеется, отчитала его как мальчишку, пригрозила, что немедленно уеду. Больше он не позволял себе никаких вольностей.

— Беда мне с тобой, — заметила Ульяна, то ли с укором, то ли с гордостью за дочь, которая, оказывается, вовсе еще девчонка (а она-то считает ее старой девой).

Беда… Беда не в том, что ею увлекся какой-то парень, судя по всему, неизбалованный, с чистой совестью; и даже не в том, что он несколько моложе ее. Беда в другом: не хватало еще, чтобы и без того сложные отношения родителей усугублялись этим романом между сводными братом и сестрой. Такое необыкновенное переплетение судеб казалось Ульяне невозможным в реальной жизни. Двойного счастья не бывает: кто-то обязательно должен поступиться своим — или старшие ради младших, или младшие ради старших. Ульяна начинала уже поругивать себя за всю эту фантасмагорию.

А Вика как ни в чем не бывало занималась своей научной работой в институте. На днях ее повысили в должности с определенным прицелом, что она в будущем возьмется за важную экономическую тему. Она возвращалась домой позже обычного, усталая, но деятельная. Глядя на нее, Ульяна думала: «Боже мой, она все-таки старая дева, равнодушная ко всем девичьим радостям…»

— Тебе следовало бы что-нибудь ответить на письма твоего Владлена, — напомнила как-то Ульяна.

— Разумеется. Отвечу ч т о - н и б у д ь.

— Не придирайся к слову. Лучше скажи, как ты сама относишься к нему?

— Ох, не знаю, мама.

— Пора бы устраивать свою жизнь, пока не очень поздно.

— Устрою, мамочка, устрою, ты не волнуйся, не переживай… — Вика приласкалась к матери, как в детстве, и та всплакнула рядом с ней.

— Мама, милая, да ты ли это? — поразилась Вика.

Такого с Викой раньше не случалось, чтобы она на работе писала личные письма. Ответила Владлену сразу на все его простые и заказные. Вначале извинилась за долгое молчание — была занята срочными делами в институте. Подумав, как проще ответить ему по существу, она ограничилась всего несколькими словами, что с удовольствием вспоминает поездку в горы. Этого вполне достаточно, а то еще возомнит себя неотразимым кавалером. Потом шли две странички о бакинских буднях, которые вряд ли интересовали Владлена, хотя он сам просил ее писать буквально обо всем. В заключение Вика не удержалась и добавила с мягкой иронией, что ей, разумеется, нелегко соревноваться с ним, журналистом, в стиле, но если уж стиль — душа человека, то она не вправе осуждать его за высокий слог, однако все-таки озадачена его рефлексией.