Сергей Черепанов - Утро нового года

Помимо легкового автомобиля, мотоцикла, пианино, трюмо, ковров, она запаслась добротными шерстяными отрезами, кусками льняного полотна, шелковых тканей, пачками первосортного шевро, золотыми браслетками, часами, цепочками и просто золотыми пластинками, весом в грамм, для зубных коронок.

Однако, успокаивая, переборка вещей также и утомляла Марфу Васильевну, невольно напоминая о нарушениях христианских заповедей.

В общей массе вещи были безликими, а стоило их взять по отдельности, каждая начинала поднимать завесу над прошлым, словно бы рассказывать, как она попала в сундук.

Поэтому и отношение Марфы Васильевны к отдельным вещам было разное.

Одни, купленные в магазине по обычной цене, она вынимала невозмутимо, а другие — со вздохом и содроганием, потому что ради них приходилось ловчить, попускаться заповедями. Это были вещи, приобретенные еще в войну. Война и положила фундамент под великое богатство Марфы Васильевны. Ни до нее, ни после нее не случалось выручать в один день огромные пачки денег. Лишь кабан, бывало, вытягивал на двадцать тысяч рублей. Война все пожирала, люди голодали, продавали за бесценок на базаре последнее барахлишко. А на рынке: литр молока — сто рублей, кило картошки — восемьдесят рублей, кило сала свиного — шестьсот рублей, кило меда — восемьсот рублей, картофельная лепешка, на один голодный жевок, — десятка! Иногда вместо денег не гнушалась Марфа Васильевна брать вещи. Если, конечно, вещь стоящая! Вот хотя бы взять эту, тонкую золотую цепочку с медальоном…

Она вынула из шкатулки цепочку, кинула на ладонь. На обороте медальона чернью написано: «В день нашей свадьбы». Свадьбы! Счастье чье-то было…

Всякий раз, рассматривая ее, Марфа Васильевна думала, что счастье то было, наверно, разбито, коли пришлось продавать эту вещицу, и набожно крестилась:

— Оборони, господи, от чужой беды!

Она хранила эту цепочку в сундуке с сорок четвертого года, не решаясь ни продать, ни подарить, ни выбросить. И боялась положенного на цепочку заклятья.

Женщина в обтрепанной телогрейке, по всей видимости, заводская работница, отдала эту цепочку за килограмм картошки. И не просто отдала, но прежде прослезилась:

— Муж на войне погиб, а больше и вспомнить уж его нечем, все продала. Возьми! Хоть один раз дочку накормлю досыта.

Потом настойчиво просила добавить к килограмму хотя бы две-три картофелины, а Марфа Васильевна не отступилась от назначенной меновой цены, и та женщина, уходя, плюнула ей прямо в лицо.

А вот еще вещь… Вышитая гладью льняная скатерть. Редко, очень редко берет ее в руки Марфа Васильевна.

В том же сорок четвертом году поселили к Марфе Васильевне в дом на время одну семью беженцев. Вся семья прибыла почти голая, с чемоданчиком и двумя одеялами. Сказывали, бежали от немца, из-под бомбежки чудом спаслись.

Квартиранты питались тощим пайком, спали на самодельных раскладушках, донашивали жалкую одежонку. Только в праздники позволяли себе маленькую роскошь: расстилали на столе льняную скатерть, сияющую белизной и узорами. Она, сунутая второпях в чемоданчик, напоминала им прежнее житье-бытье. И какой сатана толкнул тогда Марфу Васильевну на соблазн, она сама не припомнит. Как-то после праздника квартиранты постирали скатерть и вывесили сушить на веранду, а сами ушли на работу. С тех пор не видела эта вещица света, лежа на самом дне сундука. Квартиранты долго горевали, ходили к соседям, выспрашивали, не заходил ли во двор посторонний, наконец, получили квартиру и выехали. Даже Назар Семенович тогда не стерпел и сказал:

— Креста на тебе нет, Марфа! На что позарилась?

Виновата, не устояла! Уж очень силен был сатанинский соблазн! Но теперь смотрела она на скатерть иными глазами. Господь-де наказал ее за тот грех. Рассчиталась сполна! Чистыми денежками!

К сорок седьмому году накопила она неслыханный капитал. Тащить деньги в сберкассу поопасалась. Ведь не горючим трудом заработано! Начались бы спросы, расспросы. Иди, доказывай, как поила-кормила кабанов, как растила и продавала картошку, выжидала до весны самой высокой цены, как пекла алябушки и варила кисель из отрубей. Пришлось исподволь заменять мелкие деньги на крупные. И набралось сторублевками ровно сто тысяч! Сто тысяч! Даже самой не поверилось! Никому в роду Саломатовых во сне не снилось! Ну и она, Марфа Васильевна, в то время, при таких деньгах не собралась, как надо быть, с умом. Малограмотная, неученая — не сообразила! Сложила сторублевки в одну стопу, прогладила вмятины вальком, да и придавила деньги чугунной плиткой. Так-де, кучка станет поменьше, хранить проще. Лежали, лежали денежки в сундуке под чугуниной, да и кончились. Осенью сорок седьмого года ударила по ним денежная реформа. Сначала Марфа Васильевна не сплоховала, на деньги, что хранились отдельно, купила в универмаге пианино за двадцать тысяч, а потом уж кинулась к сундуку. Можно было еще успеть поменять сторублевки на новые знаки. Да уж бог наказал тут, подкараулил на эком месте! Вся стотысячная пачка от долгого лежания под грузом слилась в бумажный кирпич. Расклеить его так и не удалось. Пробовала паром обдавать, мочила холодной водой — без толку! Пришлось попуститься! Два дня бушевала в доме, ревела, сгоряча подала затрещину Назару Семеновичу, хотела выкинуть золотую цепочку, проклятую, однако же кончила тем, что стотысячный кирпич завернула в салфетку, положила на дно сундука и помаленьку опамятовалась. Как пришло, так и ушло.

Обогащение, которым она занималась изо дня в день, собирание чужих плодов, — если подвертывалась возможность, — ничуть не противоречило верованиям Марфы Васильевны. Она наизусть знала многие поучения Евангелия, особенно святое благовествование от Иоанна, главу четвертую, где Иисус говорит самарянам:

«…Возведите очи ваши, и посмотрите на нивы, как оне побелели, и поспели к жатве. Жнущий получает награду, и собирает плод в жизнь вечную, так что, и сеющий и жнущий вместе радоваться будут. Ибо в этом случае справедливо изречение: один сеет, а другой жнет. Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их».

Послание к самарянам полностью оправдывало ее перед богом и перед ее совестью. Рассчитавшись с всевышним обесцененными купюрами, она больше не находила за собой греховных проступков и потому могла не бояться возмездия. Сначала она — жнец на чужой ниве. А скоро ее дом станет нивой, куда придет другой жнец, чтобы собрать все готовое.

— Господи, — по обыкновению обратилась Марфа Васильевна, — ведь мне-то самой ничего не нужно!

«А не соврала ли я? — некоторое время спустя спросила она себя. — Что в жизни земной было хорошего? Варила да стряпала, ковырялась в навозе, спала с нелюбимым мужем, брюхатела, как волчица, выла по своим щенкам. Хоть в богатстве нашла себя!»