Михаил Соколов - Искры

Чургин улыбнулся. Этот голос он знал с детства и особенно запомнил его, когда еще юношей обучался работе. И ему захотелось подойти к говорившему шахтеру и обнять его.

Поднимаясь на-гора, он слушал пронизывающий свист ветра в стволе и вспомнил молодые шахтерские годы, неостывшие старые боли. За них ведь, за этих живущих под землей, близких ему людей терпел он и сносил боль и унижения, а не все это помнят.

Вверху блеснул свет. Чургин вышел из клети и медленно зашагал в контору. Солнце заливало землю яркими лучами, они падали на одежду, на грудь, и от них по всему телу шло тепло, но грустно было на душе у Чургина. Ведь вот нашлись же люди, которые бросают ему в лицо: «Хозяйский холуй!» Этого ли он заслужил?

— Наконец-то, — с облегчением произнес Стародуб, когда Чургин переступил порог его кабинета. — Вы в шахте были? Там ругают вас на чем свет стоит. Что это вам взбрело в голову упразднять артели?.. Непонятный же вы человек, Илья Гаврилович, неспокойный. Делает, делает, настроит шахту, как музыкальный инструмент, и вдруг все сам же перевернет кверху ногами. Ну, почему вы со мной не посоветовались? Да ведь, ей-богу, будь это Петрухин, — я не знаю, что сделал бы с ним. Рассказывайте, пожалуйста, что это вы придумали.

Чургин устало сел в обитое желтой кожей глубокое кресло, положил ногу на ногу и не спеша достал портсигар.

Стародуб исподлобья наблюдал за его бледным, крупным лицом, за неторопливыми движениями жилистых рук. Сколько раз он видел этого человека в этом кабинете, каким только тоном не говорил с ним, а нет, ничто не изменилось в нем за эти годы. Казалось: взвали сейчас на плечи ему глыбу антрацита, и все равно он останется сидеть в таком положении — непонятный, ни на что не реагирующий, ничто в себе не подчеркивающий человек, простой шахтер и самый квалифицированный горный техник. И Стародуб, сам инженер, в душе завидовал Чургину, любовался и гордился им.

— Артели настала пора упразднить, Николай Емельяныч. Они изжили себя и сейчас являются помехой техническому прогрессу, — сказал Чургин. — Раньше подрядчики были лишним звеном между конторой и шахтерами. Теперь лишними являются артели. Они заинтересованы добывать уголь как можно дешевле и согласны делать это своими мускулами. Именно поэтому они противились введению паровой лебедки. Если вы завтра введете машинную зарубку, они устроят скандал. Ну, и, кроме того, я сторонник прямых и ясных отношений между рабочими и конторой: шахтеры работают, а контора платит им за это деньги и ведет дело так, как она хочет… Вот, собственно, и все. С вами я не посоветовался потому, что это небольшая проблема — упразднение артелей.

— Да, но ведь это может кончиться неприятностью для нас обоих: забастовкой!

— Забастовкой? — усмехнулся Чургин, — Не-ет. Это кончится маленькими неприятностями для меня лично. Но это пройдет.

Стародуб потер виски белыми длинными пальцами.

— Ваши соображения мне кажутся основательными, но… — нерешительно проговорил он, — Но тоща надо и остальные артели упразднить. Нельзя останавливаться на полпути, чтобы не давать повод думать, что мы струсили.

— Остальные будут упразднены завтра, — сказал Чургин.

— Я, откровенно, говоря, думал, что вы ошиблись, — снова заговорил Стародуб. — Вы провели эту меру после демонстрации в городе. А там выкрикивались довольно определенные вещи, и шахтеры были так возбуждены, что могли и в шахту не спуститься. Вы, конечно, знаете о демонстрации?

— Знаю, — с рассеянным видом ответил Чургин. — А вы, конечно, знаете, чем она кончилась?

Стародубу не понравился такой вопрос.

— Я не интересуюсь политикой, — сказал он, нахмурившись. — Мне нужен уголь, уголь и еще раз уголь. Будут его добывать искушенные политики или безграмотные рабочие — это для меня безразлично. Если шахтеры ходят в городе по улицам, а потом идут на работу, я ничего не имею против демонстрации.

— А против того, что казаки избивают ваших шахтеров? Неужели вас, образованного интеллигента, не возмущает это отношение властей к народу? Ведь народ идет на улицу, между прочим, и потому, что ему, кроме улицы, негде собираться.

— А, оставьте, Илья Гаврилович, эти либеральные разговоры, — махнул рукой Стародуб. — Мы с вами много имеем свободы или политических прав? Да что там — мы! Сам хозяин рудника, и тот, кроме шахты и денег, ничего не имеет. А вы говорите о народе. Я не одобряю драконовских мер, которые применяют власти к рабочим, но я не вижу смысла тешить себя иллюзиями. Ни вы, ни я не можем дать рабочим ни свободы, ни прав. В наших силах дать им заработать денег на жизнь, и за это мы должны требовать от них работы и добычи угля. Не будут они давать уголь, нечем будет жить и им, и нам с вами.

Чургину не хотелось продолжать принявший такой оборот разговор. Но он не мог оставить без ответа слова Стародуба.

— Вы не правы, Николай Емельяныч, — мягко заметил он. — Жить только для себя — это слишком мало для человека. И как бы вы ни хотели, а вне общественной жизни вы пребывать не сможете. Впрочем, одно то, что вы читаете газеты, говорит против ваших слов.

Стародуб набил трубку табаком и, пыхнув сладковатым дымом, тихо сказал:

— Не согласен я с вами в одном единственном, Илья Гаврилович: вы работаете штейгером, тогда как вам надо быть политическим деятелем. И не верю я, что вы только штейгер и только слышали о демонстрации… Ну, бог с вами. Идите занимайтесь своими делами, я вмешиваться не буду. Но если когда-нибудь угля не будет, я вмешаюсь, честно говорю.

Чургин встал, расправил плечи и спокойно ответил:

— Вы торопитесь предупредить события, Николай Емельяныч. Но вы правы: может случиться, что угля некоторое время у нас не будет. Однако это сущая мелочь. Может случиться, что у нас не будет большего: старой России. Кто там сделает это — мы с вами не знаем. Думаю, что шахтеры не будут стоять в стороне. В этом случае я не рекомендую вам «вмешиваться», Николай Емельяныч. Вы человек умный и понимаете, что повернуть колесо истории вспять нельзя, бессмысленно. Оно может раздавить вас, а этого, по совести говоря, я бы не хотел… Желаю всех благ, — поклонился он и пошел, медлительный, тяжелый, и пол заскрипел под его ногами.

Стародуб положил трубку на стол, отвалился к спинке резного кресла и задумался. Да, может случиться, что угля некоторое время не будет. Ну, а если прежней России не станет, тогда что? «А быть может, это будет и лучше — новая демократическая Россия?» — впервые спросил себя Стародуб.

По пути домой Чургин зашел к доктору Симелову. Доктор только что вернулся из Харькова, куда ездил, чтобы пригласить знакомых адвокатов для защиты Луки Матвеича. Он встретил Чургина с радостью, дружески обнял его.