Михаил Соколов - Искры

— Митрич, седлай Резвого. Живо! — обернувшись, сказал он кучеру, а помещику зашептал на ухо: — Я сейчас еду в станицу, к окружному атаману. Попрошу его прислать казаков для усмирения ваших поджигателей. И еще я попрошу наложить на ваших мужиков штраф, равный двойной стоимости сожженного… Если этого мало, подскажите, что надо еще.

— Выпороть надо! Поджигателей, молчальников — всех!

— Выпороть можно всех, дорогой сосед, но потом можно и лишиться всего, — наставительно заметил Яков.

— Что вы имеете в виду?

— Мужиков с топорами, с вилами, с факелами…

В тот же день из окружной станицы прибыли казаки, арестовали каждого десятого крестьянина из ближайшей к имению Чернопятова слободы, пригнали арестованных в имение, и начался допрос. Но допрос ничего не дал. Тогда арестованных выпороли плетьми и заперли в сарай.

По слободам, по хуторам пробежал тревожный слух:

— Помещики мужиков порют!

В числе арестованных и избитых оказался дядя Андрея, и Андрей задумался. «Сегодня дядьку высекли, завтра отца могут выпороть. Помещики порют, а я им служу… И получается, что я продал им свою душу, как батя говорил», — невесело размышлял он, объезжая поля своего хозяина. И первый раз за всю свою многолетнюю преданную службу Якову Загорулькину у Андрея проснулась и заговорила совесть. Ради накопления денег он порвал с отцом, бедным крестьянином, ради Загорулькина выколачивал трудовые копейки из батраков, и, конечно же, мужики ненавидели его куда больше, чем отец. И захотелось ему бросить все и уехать куда-нибудь в город.

С этой мыслью он возвращался в усадьбу. Проезжая через слободу, он еще издали увидел отца, стоявшего с мужиками возле своего двора. Андрею неловко было проехать мимо, и он свернул с дороги к дому.

— Добрый вечер, батя, дядя Спиридон и все, — спрыгнув с коня, поздоровался он.

Мужики переглянулись, холодно ответили:

— Вечер добрый.

И сразу наступила тишина. Андрей достал пачку папирос, раскрыл ее и стал угощать мужиков. Он ни на кого не смотрел, ничего не говорил, молча зажег спичку и дал прикурить отцу. Лишь когда конь его заржал и стал бить передними копытами, Андрей крикнул:

— Стоять!

Породистый дончак перестал бить копытами, а мужики, в старых сапогах, в домотканных шароварах и длинных рубахах под жилетами опять переглянулись и задымили папиросами.

Андрей стоял перед ними, как купец, в аккуратных сапогах, в тройке из черного тонкого сукна, с часовой серебряной цепочкой между карманами жилета. Смуглое лицо его с черными усиками было чисто выбрито, на указательном пальце правой руки сверкало золотое кольцо, а на кисти руки висела короткая плеть. Давно ли он вместе с отцом ходил к окрестным помещикам просить работы, а эти мужики оберегали его от гневного Чернопятова и баловали табаком? И вот стоит он теперь перед ними, как далекий, чужой, враждебный человек.

— За чем хорошим и куда ездил? — наконец спросил у Андрея отец, даже не назвав его по имени.

— Хлеба смотреть. Косить начали, — ответил Андрей.

— Косить — самое время подходит, — согласился Спиридон и, поправив накинутый на плечи жакет, многозначительно спросил — А молотить кто будет?

— Не знаю. Должно, мужики.

— Опять плату за пайку установишь?

— Это от меня не зависит. Должно, за пайку, за мерку, — уклончиво отвечал Андрей.

Отец недобро взглянул в его красивое лицо, хмуро спросил:

— А с каких пор ты не знаешь, что будешь делать? Или красного петуха испугался, какого запустили в имение Чернопятова?

Андрей усмехнулся, сказал:

— Пойдемте в хату, я по делу к вам.

Мужики поняли: что-то Андрей был сегодня не таким, как всегда.

В хате, сняв картуз и сев под иконами, все так же избегая встретить суровый взгляд отца, Андрей глухо сказал:

— Хочу потолковать с вами, батя. Я решил бросить службу у Загорулькина… Не могу я больше торговать своей совестью! — Помолчав, он продолжал дрогнувшим голосом: — Опротивело мне все. Грешен я перед вами и перед всеми мужиками виноват!

Отец теребил бородку и исподлобья посматривал на него и на образа. Потом прошелся по комнате, согбенный, с большими руками. «Понял, сукин сын! Дошло-таки до сердца», — подумал он и остановился.

— Вот что, Андрей! Я верю тебе, но это не все. Надо, чтобы ты очистил себя. Очистил себя на народе! — повелительно сказал он. — Я даю тебе наказ: служи пока, но служи народу, а не хозяину. А как, ты сам должен смекать. Возьмешь в душу мои слова — приходи, как сын… Сейчас мне тяжко говорить с тобой. Казаки, каких твой хозяин привез к Чернопятову, закатали до полусмерти твоего дядьку, а моего брата… — закончил он и отвернулся.

Андрей встал, постоял немного, потом взял картуз и медленно вышел из хаты. «Очистить себя на народе», — думал он. Сев на коня, он взмахнул плеткой, конь рванулся и помчал его по улице, и через минуту скрылся в пыльном тумане.

Вечером Андрей пришел делать доклад Якову. Подойдя к кабинету, он хотел открыть дверь, но услышал голос Оксаны и остановился, прислушиваясь.

— Нет, это ты устроил порку крестьян, — возмущенно говорила Оксана, — потому что ты просил атамана прислать казаков.

— Ничего подобного, дорогая. Это устроили власти, — невозмутимо продолжал Яков.

— Строишь из себя либерала, а действуешь, как крепостник, — не слушая возражений, продолжала Оксана. — Я тебя прошу прекратить эту дьявольскую игру и вспомнить, что ты сам вышел из хутора и возмущался жестокостью отца.

— Оксана, дорогая, ну зачем ты вмешиваешься в мои дела? — мягко проговорил Яков.

— Твои дела — это наша жизнь. Я не желаю быть соучастницей позорных дел моего мужа, — резко ответила Оксана и, открыв дверь, вышла и увидела Андрея. Взгляды их встретились, но никто из них не сказал ни слова.

Андрей вошел в кабинет и начал рассказывать о том, где и какой хлеб косили, сколько скошено, сколько нанялось новых батраков, как идут дела на мельнице, на маслобойне и маслодельном заводе.

Яков и сам все это хорошо знал. Не знал он одного: как батраки и рабочие отнеслись к порке крестьян в имении Чернопятова и каковы их настроения.

— Все это чепуха, Андрей! — раздраженно сказал он. — Мне теперь интересно другое: на каких условиях будут хлеб молотить? Вот об этом и говори.

— Процентов на тридцать дороже придется платить, чем прошлый год, — от себя выдумал Андрей.

Яшка вскочил с кресла:

— Ты с ума сошел?

— Нет.

— Нет… Та-ак, — раздумчиво заговорил Яков, шагая по кабинету. — Если ты об этом объявишь, ты сделаешь большую ошибку. Мне легче будет найти другого управляющего, чем платить рабочим на одну треть дороже.

В гостиной послышался голос помещика Френина:

— Кто есть в доме? Яков, где вы?.. А-а, наконец-то! — Он вошел в кабинет и бросил на диван шляпу. Потом вытер голову, сел в кресло и, достав табакерку, понюхал табак и сделал знак Андрею, чтобы тот удалился. Андрей вышел, закрыл за собой дверь и услышал голос Френина: