Михаил Соколов - Искры

— Это издевательство над народом, а не свобода, — сказал Леон и бросил газету на стол.

— Свобода для тех, кто будет заседать в Думе, а для нас подачки с барского стола «в мере возможности», — заметил Лавренев. — Ну что ж, пусть Ряшин с либералами пляшет, а мы воздержимся.

Телеграфист Кошкин с изумлением смотрел на обоих и ничего не понимал. «Чего же им еще надо? Ведь царь, сам царь заговорил о свободе», — подумал он и схватил газету.

— Но здесь ясно сказано: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы!» Да ведь это же победа революции, черт возьми! — тыча пальцем в газету, с отчаянием воскликнул он, будто Леон и Лавренев обвиняли его в том, что он доставил им такое разочарование.

Леон взглянул на Кошкина и вспомнил, как видел его на станции Донецкая, с гитарой, в такой же большой фуражке, певшего романс с закрытыми глазами. И ему стало смешно, жалко этого доверчивого, наивного человека. Подойдя к телеграфисту, он положил руку ему на плечо и сказал:

— Дорогой товарищ Кошкин! Победа революции, говоришь? Верно. Но ведь этот манифест говорит только о том, что перепуганный царь с «великой скорбью» идет на малую толику ограничений своей самодержавной власти. А народу нужна демократическая республика без царя. Вот почему мы не видим в этой вынужденной уступке самодержавия ничего отрадного.

Кошкин пожал плечами, взял большую, с синими кантами и блестящим козырьком, фуражку, рукавом смахнул с нее росинки от снега и, плотно надев на голову, поправил чуб.

— Какой политической линии теперь мне держаться, ничего не пойму, — сказал он таким грустным тоном, будто от него зависела судьба страны.

— А ты приходи к нам на заседание Совета и быстро найдешь свою линию, — пригласил Леон.

— Хорошо, приду, — согласился Кошкин и, попрощавшись, вышел.

Леон открыл горку, поставил на стол стаканы, блюдца, сахарницу, хлеб, пирожки, сливочное масло и стал заваривать чай.

— Богато живешь, стол по всем правилам, — заметил Лавренев, намазывая масло на хлеб. — Деньжата, значит, водятся?

— Это Дементьевна, Горбова жена, ухаживает за мной. А у меня в кармане ни гроша, — ответил Леон.

Наскоро попив чаю и закусив, Леон и Лавренев пошли на завод. Подмышкой у них были свернутые красные знамена, в руках — палки.

На улице было пасмурно, сыро. Над домами курился дым, смешивался туманом и уходил ввысь. Из тумана медленно выплывали дома, улицы, и поселок, как бы удлиняясь, тянулся в степь нескончаемой серой чередой домиков.

С крыш, с почерневших деревьев капала вода, и от нее монотонно звенели железные трубы.

В городе на улицах было многолюдно и шумно. Некоторые здания разукрасились трехцветными флагами, над городской управой их развевалось даже несколько.

Но на заводе было тихо. Пока Леон совещался с депутатами о демонстрации, Лавренев пробовал многочисленные вентили в котельной прокатного цеха. Но сколько он ни крутил их, гудка не получалось. Наконец он заметил вентиль возле стены и открыл его. Гудок зашипел, потом задребезжал и загудел, как когда-то в день первой стачки, — прерывисто и тревожно.

И заторопились, побежали рабочие к заводу, а через полчаса вся площадь возле главных ворот была запружена народом.

Леон, встав на табурет, сказал короткую речь о манифесте, о том, почему царь обнародовал его и почему рабочие не должны верить ему.

— Республику пущай дают! — раздался чей-то голос.

— Правильно, — подхватил Леон. — Но республику может дать только революция. И завоевывают ее с оружием в руках. Вот почему мы говорим: революция не кончилась, она продолжается. Товарищи! Становитесь под знамена Российской социал-демократической рабочей партии! Только эта партия приведет вас к действительной победе над самодержавием. Все на демонстрацию!

Больше говорить никому не пришлось. В толпе взвились красные знамена, рабочие построились в колонну, и она тронулась вперед, заполнив улицы, многотысячная, воинственная, шумная.

В городе, на базарной площади, уже шел митинг. Акцизный чиновник, обнажив голову, стоял на чем-то высоком и, тенорком выкрикивал:

— Настала новая эра… граждане равны и свободны… Отныне мы должны пожать друг другу руки во имя свободной, счастливой России.

Ему кричали «ура», аплодировали. Следом за ним на трибуну поднялся директор гимназии. Поправив на носу золотое пенсне, он степенно начал говорить о великой миссии России, о том, что отныне Россия «воспряла ото сна» и гигантскими шагами устремится вперед по пути прогресса и демократии…

Когда он кончил речь, ему тоже хлопали в ладоши и кричали «ура».

В это время с красными флагами, как горный поток, на площадь влилась лавина рабочих, и тотчас грянула тысячеголосая песня:

Толпа на площади расступилась, открывая проход к трибуне.

Ткаченко хозяйски подошел к опрокинутому ящику, попробовал, надежен ли он, и, поднявшись, своим тяжелым голосом произнес, как по наковальне ударил:

— Не пойму я вас, граждане. Кто бы что ни говорил, вы всем кричите «ура»…

— А ты о чем говорить будешь? — выкрикнул долговязый гимназист из передних рядов.

— А сейчас услышите, молодой человек, — ответил Ткаченко и снова обратился к толпе горожан: — Да, в манифесте нам «дарованы» свобода, равенство и прочие гражданские права. Но, во-первых, они не дарованы, а вырваны народной революцией, пролетариатом…

— Эй, молодец, а ты давно в тюрьме сидел? — крикнул кто-то, но Ткаченко продолжал:

— Во-вторых, это не свобода, а пустая бумажка, ловкий ход самодержавия, потому что не успел я вот здесь свободное слово сказать, как мне напоминают о тюрьме… Да, я был в ней, но именно там меня научили понимать: никакой действительной свободы, никаких прав народ от царя не получит, а может взять их только силой. Оружие — вот сила, которая даст нам свободу! Долой царя! Да здравствует народная республика!

— Ура-а-а! — покатилось по площади.

— Браво, Ткаченко! — кричали заводские.

Ряшин протиснулся к трибуне, встал на нее и, сняв фуражку, возбужденно заговорил:

— Товарищи! Революция одержала историческую победу: мы вырвали у царя манифест. Самодержавие дает уже законодательную Думу. Конечно, это всего лишь первые успехи. Русский народ на этом не остановится. Мы должны, товарищи, немедленно захватить себе право избирательной агитации путем учреждения рабочих агитационных комитетов. Мы должны покрыть этими комитетами всю страну в целях выборов народом своих революционных уполномоченных депутатов. Мы должны использовать объявление свободы и создать по всей стране органы революционного самоуправления для действительного обеспечения гражданских прав…