Михаил Соколов - Искры

Выбрав себе с десяток луковиц побольше, Игнат Сысоич принялся делать венок. Сегодня он говорил с Леоном о предложении Чургина, но Леон ничего определенного ему не сказал. Игнат Сысоич и так, и этак подъезжал к нему, стараясь выведать его намерения, но Леон твердил, что из хутора никуда не пойдет. Однако именно этому и не верил Игнат Сысоич.

— А если не пойдешь, так нечего и нос вешать… Как-нибудь проживем, с голоду не подохнем, — сердито сказал он, и опять Леон только досадливо отмахнулся:

— Не спрашивайте, батя. У меня на душе такое, что и сам на себя смотреть не хочу, а не только разговаривать.

Игнат Сысоич призадумался: не иначе, как в Аленке все дело. Приход в семью такой невестки означал прибавление в хозяйстве пары быков, хорошей коровы, овец, а то и лошади, и рублей пятисот денег, тогда как уход Леона на шахту лишал Игната Сысоич. а добрых рабочих рук и грозил вконец разорить хозяйство. А ему хотелось, чтобы сын устроился в жизни и не корил бы потом, что он, отец, не помог ему или мешал его счастью. И он решил посоветоваться с Марьей.

— Я вот о чем хочу перетолковать с тобой, мать, — озабоченно начал он. — Надо, кажись, сватов засылать к людям. Гляди, может обернется судьба и посчастливится хоть одному Дорохову… Как ты думаешь?

Марья, бросив на мужа лукавый взгляд, спросила:

— А с чего это ты затеял, мне бы хотелось знать? Он тебе говорил, Левка, что ли?

— Молчит, все книжки читает, какие Аксюта дала. А что от них? Мы не худо ему сделаем. Приданое, может, взять доведется какое, деньжат там или как, а тогда и шахта ему без надобности и книжки. От злости он сидит возле них, право слово.

Марье было ясно, куда клонит Игнат Сысоич, и в душе ей искренне хотелось засватать Алену Загорулькину. Но она не верила в эту возможность, да без согласия Леона и не хотела начинать такое важное дело. А если у него есть свои планы? Может, он хочет прежде устроиться на шахте, а потом уж пытать счастья у Загорулькиных? А может, уедет в город, к Оксане, и там определится? И она мягко возразила:

— Не время сейчас, Сысоич, затевать сватовство… Ты думаешь, я не понимаю, куда ты метишь, с кем породниться хочешь? Только зря ты думаешь о богатом приданом. И нам его не надо: Левке не с быками жить.

— Знамо дело, не в приданом суть, — удивительно быстро согласился Игнат Сысоич, но тут же стал опять гнуть свое: — А все ж таки оно, приданое, может повернуть его жизнь в хорошую сторону. Да и нашу житуху подопрет какой катеринкой из приданого.

Долго они толковали, наконец Игнат Сысоич одержал верх. Но тотчас перед ним встало новое затруднение: не на что было справить свадьбу Леона.

— А это, девка, не такое легкое дело. Сапог у него нету? Нету. Жакетки дельной нету? Нету, — считал Игнат Сысоич, загибая твердые пальцы, — А шаровары, а поддевка? Шутка ли, такую уйму добра сразу накупить!

Но теперь уже Марья убеждала его:

— И в чужом съездит к венцу, не снимут. Ты же венчался?

— Только что… Да будь оно неладно, чужое. Едешь, а глаза от стыда прячешь. Нет, мать, это не дело. Аль мы хуже других, что такого сына в чужом под венец повезем? Я лучше у зятя взаймы попрошу, а к свадьбе чтоб все было свое.

Вечером, когда пришел с работы Леон, Игнат Сысоич сказал ему, что они с матерью решили посылать сватов к Загорулькиным. Леон удивился такой торопливости, но Игнат Сысоич решительно настаивал:

— Надо ж эту канитель кончать или нет, — как по-твоему? Отдадут — слава богу, а нет — скатертью дорога. И нам видней все будет, — горячо убеждал он сына.

Леон понял: хитрит отец, и хотел сказать, что не дело отца решать, на ком и когда сыну жениться. Ню в душе он и сам был согласен, что действительно лучше все выяснить сразу. Уходить из хутора он решил окончательно и только не знал, куда лучше: на шахту, к Чургину, или в Новочеркасск, к Оксане. Об Алене он тоже думал, и сама собой, мысль пришла: сперва устроиться на работу, обзавестись квартирой, а тогда уж и сватов засылать. Но отец советовал попытать счастья. Что ж, возражать не было смысла. И Леон сообщил о своих намерениях Алене.

В день, когда свахи собрались идти к Загорулькиным, Нефед Мироныч находился в наилучшем расположении духа. Накануне он получил от адвоката письмо о том, что дело по иску к Егору Дубову за учиненный им погром и убытки назначено к слушанию в суде. Шила лишь на сердце его обида, что Калина оказался хитрее, сумел своевременно сделать, что надо, и опять атаманствует. Но, поразмыслив, он пришел к заключению, что атаманство было бы ему лишней обузой. Ему сподручней заниматься приумножением своего богатства, а атаману надо заниматься именно тем, чтобы огромное хозяйство его, Нефеда Загорулькина, благополучно процветало и чтоб всякие там Ермолаичи и другие делали то, что им полагается, а не своевольничали. И Нефед Мироныч успокоился. Сегодня он собрался даже заказать попу благодарственный молебен.

Одевшись в темносинюю суконную тройку, он подстриг черную, с проседью, бородку, усы и, надев праздничный картуз, пошел из дому, миролюбиво сказав Дарье Ивановне и Алене:

— Пошибчей собирайтесь! Наряжаются, как., все одно женихов дюжина их ждет на улице. — Выйдя за ворота, он еще раз оглянул себя — все ли в должном виде — и стал ждать Дарью Ивановну и дочь. Проходившие мимо хуторяне издали снимали перед ним картузы, почтительно здоровались, и он, отвечая, прикасался к козырьку фуражки.

Алена долго наряжалась. Сегодня после обеда должны прийти сватать ее за Леона. В этот важный для ее жизни день ей хотелось быть красивее и наряднее всех. Но отец торопил, и она, накинув на голову кремовый полушалок, последний раз взглянула в зеркало и вместе с матерью вышла на улицу.

Яшка отказался было идти в церковь, но Нефед Мироныч и его заставил одеться по-праздничному. Когда все собрались у ворот, он напутствовал каждого, как надо с людьми здороваться, сколько и каких свечей покупать у ктитора, и, выступив немного вперед, повел семью к обедне.

В церкви он первый, чтоб подать пример хуторянам, купил за полтинник две толстые, обвитые позолотой белые свечи, заглянул в кассу — на много ли наторговано? — и шепнул ктитору, показывая глазами на свечи с позолотой:

— Энтих предлагай больше.

Беспокоился Нефед Мироныч о свечах потому, что был старостой церкви и третьего дня выдал их ктитору почти в двойном размере, особенно увеличив количество дорогих. Зная ктитора как хозяйственного казака, он тогда еще наказал ему:

— Годовой праздник, гляди, воздвиженье: всенощная, заутреня, все должен продать.

И ктитор старался: если полагалась кому сдача, он не давал ее, а вручал свечу дороже. Человек он был набожный, строгий, и, если кто-либо возражал, он хмурил брови, укоризненно качал головой, надув пухлые, розовые щеки, и хуторяне, взяв свечи, шли к ликам святых, в душе поминая ктитора недобрыми словами.